Всё молишься? А мне бы
картошечки жареной. Или в твои планы кормить единственного сына не входит?
Мать закрывала дверь в
свою комнату, продолжая молиться.
Я хорошо знаю
подробности их жизни вовсе не потому, что интересуюсь ими. Но мы соседи. И
вдобавок соседи дружащие. А между соседями совсем мало тайного. Жизнь на виду,
и хотел бы утаить что-то, да разве получится? Тем более что Марина и Кирилл по
очереди заходили ко мне облегчить душу. Марина частенько, Кирилл — один раз.
Навеселе. Взвинчен и несчастен. Нахален и беспомощен.
- Неужели все верующие
такие? Она же меня не слышит! Я ей, что рубашек чистых не осталось, она мне,
что сегодня среда и до котлет не дотрагиваться. Конечно, это пустяки — и
котлеты, и рубашки, но я хочу жить по-человечески! А она то бомжиху приведёт,
то последние деньги в монастырь отвезёт, а до получки сидим на воде и хлебе. Но
пусть сидит, если ей нравится. А я не хочу...
И Кирилл вдруг
расплакался. Большой, нескладный, он размазывал слёзы кулаком, а они лились
ручьём по его несчастному лицу.
- У всех матери как
матери, а у меня верующая...
Я испугалась его слов. А
что если навсегда прорастёт в нём неприязнь к верующему человеку и образчик
материнской жизни окажется пагубным для его не прозревшего ещё сердца. Сколько
примеров было наготове! Десятки, сотни православных семей, где живут не суетным
раздражением против Друг друга, а благодарностью Господу за каждый прожитый
день. Красивое бытие, наполненное глубоким духовным смыслом. Слово любовь в нём
культовое. Ради любви там терпят, ради любви уступают, ради любви смиряются.
Серьезен шаг к православию, потому что назвавшись однажды христианином, ты
сжигаешь за собой мосты прожитой жизни, в которой ты был просто ты. Теперь ты
раб Божий и в рабстве этом радостном черпаются силы и для невзгод, и для
поражений, и для ущемлённого самолюбия, и для высочайшего искусства жертвенной
любви.
А мы называем себя
православными поспешно, торопимся к высотам горным, а сами и на вершок не в
состоянии приподняться от греховной, крепко держащей земной тверди. Как это
страшно произнести — я православный. На тебя смотрят, больше того, в тебя
пристально вглядываются, ищут соринку в глазу твоём, экзаменуют на добродетели.
У всех ли нас «отлично» в православных зачётках? Или дохлые, худосочные троечки
обличают нашу суть, и мы, дабы не засветиться, делаем хорошую мину при плохой
игре?
Как сказать обо всём
Марине, какими словами указать ей на её явные ошибки духовные, не задев
самолюбие и не обидев неосторожным словом? Не смогу. Не сумею. Но вот плачет
рядом её единственный сын, размазывая по щекам «скупые мужские слезы». Он
просит помощи. Но не скажу же я — не права твоя мама, прав ты. Непросты
человеческие отношения, особенно между близкими. В чём вина Марины? В том, что
молится за своего сына, в том, что бросается на помощь чужому человеку, не
раздумывая и не подсчитывая корыстный доход?