Получив от нас два сдержанных "спасибо", хоть я мог ее и вовсе расцеловать за щедрость, она молча скрылась за дверью.
- Так что он хочет? - уплетая пшенку за обе щеки, спросил я.
Призрак откусил от блина, пожевал - без особого наслаждения, - проглотил. Сказал с закрытыми веками:
- Муки. Мешок.
Я закашлялся. Каша полетела у меня изо рта как споры из взорвавшейся тычинки. Округлил глаза, вперил в Призрака непонимающий и отрицающий всякое понимание взгляд.
- Ля, где я возьму мешок муки?! Он прикол тянет, что ли? С "Урожая" вона шуму мало?
Тот снова ответил после паузы.
- Есть кое-какая информация, - дежурная, кстати, его фраза. - Возьмешься - пополнишь и свои закрома, и старику отвесишь. Ну и со мной рассчитаться хватит. За стукачка в том числе.
- Ох, ни хрена себе заворот-то какой. И что делать нужно? - отложив вилку, нетерпеливо спрашиваю. - Какой торжок на этот раз брать?
- Салман, я всегда считал тебя адекватным человеком. Не заставляй менять мнение. Я не Ряба, чтоб предлагать клоунский налет на "Урожай". Люди, с которыми пойдешь, - если, конечно, согласишься, - рынки не бомбят.
Теперь уже замирательную паузу выдержал я, хоть как бы мне не хотелось прекращать жевать.
- То есть? Какие еще люди? Считаешь, у меня мало свидетелей? Если ты уже забыл, последнего моего соучастника вздернули утром. Что ты задумал?
- Каждый твой вопрос денег стоит, - хладнокровно напомнил Призрак. - Мне отвечать? Если тебе не подходит, я уже говорил - можешь отказаться. В таком случае не задержу.
Выдохнул. Попытался немного расслабиться.
- Допустим, согласился. Объясни, для чего мне какие-то люди? Я не могу сам провернуть эту мутку?
- Глеб, ответь мне, пожалуйста, - положив блин на стол, заговорил Призрак, - если отбросить всю эту хероту, типа там "никому не верь", то-се, у тебя был повод мне не доверять? Я когда-нибудь тебя кидал? Нет? Тогда снимай с себя все это обрыганное дерьмо, и не задавай ненужных вопросов. Степановна простирнет, а ты отоспись. В ночь тебе выходить. Могу заверить сразу - будет жарко...
Отоспись, блин. Отоспись это когда часов двенадцать можно, без задних ног отваляться, не дергаясь на каждый шорох. А прилегши в четыре часа дня и проснувшись от резкой тряски за рукав в девять вечера, ни хрена не отоспишься.
Старик с суровым, как сибирская тайга, лицом, одетый в тот же самый брезентовый плащ, смотрел на меня такими безнадежными глазами, будто его заверили, что я воскрешаю мертвых, а я оказался обычным шарлатаном. К тому же громко храпящим.