Они сели, и Марина стала толкать коляску перед собой: туда-сюда…
— Конечно, помню, — ответила она на тот его вопрос. — «Игла Адмиралтейская — сколь стремительно пронзает она голубую высь». А вот фамилию, кто стих этот сочинил, запамятовала.
Он увидел, что она огорчилась этому, и подумал: как непосредственна, как искренни ее чувства, все на виду.
— Это не стихи, — поправил он и внезапно застыдился. — Вообще-то, конечно, такая проза поэтичнее иных стихов…
— Значит, сочиняете, — как бы вслух подумала Марина.
— Да нет, я не поэт, я учитель. Историю в школе преподаю.
— Ой, вот бы не подумала. — Марина весело посмотрела на него, глаза ее лучились. — У нас в школе все учителя женщины были, даже директор.
— Ну, почему же… — совсем уже глупо возразил Сергей, досадуя на себя за охватившую его скованность, которая странным образом уживалась с неизъяснимым волнением.
— Скучно это — история. Кто когда родился, кто когда умер, — беззаботно продолжала Марина и вдруг спохватилась, заглянула ему в глаза: не обиделся ли? — Я, может, глупость говорю, не понимаю, я ведь школу не кончила, так вышло… Вы уж не сердитесь.
— Да я не сержусь, что вы! — воскликнул Сергей. — Ни капельки!
Он смотрел на нее сбоку, понимая, что смотрит слишком долго, неприлично долго, но не в силах был отвести взгляд. Его тронули прямодушие Марины, незащищенная открытость, наивная непосредственность. «Какая она право… — подумал он и, не находя нужного слова, все повторял: — Какая, право…»
— Чего вы так смотрите? — не оборачиваясь, только чувствуя его взгляд, спросила Марина, и тень прошла по ее лицу. — Скажете — вот чучело…
И внезапно слезы заблестели на ее глазах.
В порыве теплого чувства, не думая даже, удобно ли это, прилично ли, забыв, что они на виду, Сергей положил ей руку на плечо, заставил повернуться и, глядя в замутившиеся слезами глаза, взволнованно проговорил:
— Вы хорошая, вы очень хорошая, Марина, не думайте о себе так…
Шурке, видимо, надоело кататься на одном месте, она захныкала, посмотрела на мать капризно, требуя внимания к себе.
Марина нагнулась к ней, вынула из коляски, прижала, стала целовать, приговаривая:
— Ну чего ты, чего ты, родненькая? К мамке захотела? Ах ты моя маленькая…
Это отвлекло ее, успокоило. Она встала, поправила свободной рукой юбку, потом волосы пригладила, провела пальцами под глазами и улыбнулась виновато:
— Вот такая наша жизнь.
Через парк они прошли молча. Сергею было неловко за свой недавний порыв, он смотрел вниз, на пустую коляску, которую взялся везти.
— Я провожу вас? — спросил он.