Стояла абсолютная тишина.
Комаров положил руку себе на горло и внезапно отбросил ее, как изнуренный пловец, плывущий к далекому берегу.
— Я сообщу вам плохую весть.
Теперь он говорил по-русски.
Кастор перевел.
— Мне только что сообщили по телефону… наши солдаты нашли «як», сбитый над линией фронта… Они извлекли оттуда тяжелораненого летчика… Это был полковник Марселэн.
— Полковник Марселэн, — перевел Кастор почти неслышным голосом.
Комаров выпрямился и встал против выстроившихся перед ним летчиков. Затем обернулся, чтобы увидеть, тех, кто стоял с другой стороны.
— Россия дала ему оружие, чтобы сражаться, — сказал он, вдруг повышая тон. — Но сердце героя ему дала Франция.
«Всю мою жизнь, — думал Леметр, — всю жизнь я буду это помнить. Яркий свет, льющийся с потолка, нашу воинскую стойку «смирно», этих двух человек, которые, не говорят на нашей языке и которые пришли сюда как вестники непоправимого… Я буду помнить всю жизнь Кастора, который переводил, как машина, Шар-дона, нависшего над самим собой, Бенуа с ожесточенно сжатым ртом, Бенуа, который жаждет крови и получит ее!»
Комаров знал, что настало время выполнить самую трудную част» задачи. Тяжело сообщать о смерти героя, еще тяжелее назвать имя его преемника. Однако он должен сделать это, руководствуясь соображениями, в которых «Дух «Нормандии» занимал очень мало места…
— Пока французские власти не назначат нового командира, — сказал он, — его обязанности будет выполнять тот из старших по званию, кто получил этот чин раньше.
Сначала никакой реакции не последовало. Затем они поняли. И один за другим все взоры устремились на майора Флавье — единственного, кто так и не сделал ни одного движения;
Бенуа просто сходил с ума от гнева. Ему приходилось в своей жизни испытывать гнев — сколько раз! — но никогда он не был в такой ярости. Никогда он не был так уверен в том, что не ошибается. Комаров и Синицын уже давно ушли, а он все ходил и ходил по комнате,
— Когда мы уезжали, нас называли предателями родины, дезертирами, мерзавцами, подонками! Прошел год… Мы стали ветеранами. Наконец прибыли новые… И командира назначили из них! Нет! К черту! Я не пойду!
Казаль, сидя на краю кровати, созерцал с преувеличенным интересом свои ноги.
— Я, — сказал он тихо, — я больше не полечу.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Леметр.
Казаль спокойно объяснил;
— Я не полечу под командой Флавье. Все.
Он закурил, примял мундштук папиросы, как это делают русские, и растянулся на кровати.
— Мы протянули руку всем новичкам, — продолжал Бенуа, — многие из них прибыли только теперь потому, что у них не было иной возможности. Но Флавье— совсем другое дело. -