— Да, конечно.
— Этот поэт лично вам знакомый?
— А как же, — скромно ответила я, — мы с ним встречаемся в одних и тех же поэтических кружках.
— Выходит, вы тоже умеете стихи сочинять?
Я только усмехнулась в ответ.
Вечером нас принимали в комсомол. Строгих вопросов не задавали никому, а биографии наши были такие еще коротенькие, что рассказывали мы их недолго.
Когда товарищ Грушин прочел поручительство поэта Михаила Юрина, я не удержалась и взглянула на Маньку. Она пренебрежительно передернула плечами, но я знала, что это была минута моего торжества.
— И сама умеет сочинять стихи, — добавил Венечка, оторвавшись от бумаги.
— Да уж знаем! — в сердцах отозвалась Манька.
Все произошло буднично. Мне чего-то не хватало.
Подъем духа был большой, энергия появилась необычайная, а истратить ее было некуда. Предстояло всего только обычное вечернее гулянье по центральной асфальтовой дорожке. И когда мы после собрания гурьбой высыпали на эту дорожку, мне захотелось отметить этот день чем-нибудь героическим. Но что можно было сделать на маленьком острове?
По ярко освещенной полоске взад и вперед прогуливались взрослые девушки. Их кавалеры шли следом и наигрывали на балалайках «Светит месяц».
Вокруг за домами стояла черная ночь, степь, а за ней тихо ворчащее море.
И меня осенила идея.
— У кого хватит смелости пойти сейчас на кладбище?
Все замолчали — так страшен и дик был мой вопрос.
— Уж, думаю, такого храбреца не найдется, — сказала Манька.
— Неужели не найдется?
Я посмотрела на нашего секретаря, на Венечку Грушина, которого с сегодняшнего дня имела право запросто называть на «ты».
— На кладбище ночью даже я не пошел бы, — честно ответил он.
— А я пойду.
— Опять ты фасонишь и врешь…
— Ждите меня тут, — с вызовом сказала я.
Девчонки деланно засмеялись — выставлялись перед Венечкой Грушиным.
— Постоишь в степи и вернешься…
— Я венок принесу с могилы Селезнева.
— Ох, держите меня, падаю! — запрокинулась назад Манька.
Я резко повернулась и пошла. Кладбище было в центре острова, примерно в полутора километрах от жилой части. Когда кончилась асфальтовая дорожка, я побежала по степи. Глаза мои привыкали к ночи, и я различала тропинку, по которой неделю назад мы пронесли гроб Васи Селезнева — комсомольца, убитого неразряженным кабелем.
Нервное возбуждение несло меня по этой тропинке с такой быстротой, что я, наверное, могла бы побить рекорд по бегу. Белесый ковыль клонился в ту сторону, куда я бежала. Я немного замедлила темп у небольших грязевых вулканчиков, в которых день и ночь шла напряженная торопливая работа. Вулканчики грозно квакали и давились грязью. Я бывала здесь много раз, но никогда они не разговаривали так громко, как в эту ночь.