О, как развращает власть! Когда-то давным-давно, еще ничего из себя не представляя, он был просто смешным и кротким стариком Томасом Болейном, кентским рыцарем, владельцем небольшого, но прелестного замка. Который бросился в воду крепостного рва, чтобы спасти Мэри и Георга. Стоя тогда на подъемном мосту, пригреваемая солнышком, она, как никогда впоследствии, чувствовала себя защищенной. Брат по-сабачьи плыл к берегу, а сестра покоилась на руках отца, на которого можно положиться, что он спасет и защитит их. Это было, наверное, самым жестоким в этом деле — все смешали с грязью: и веселые детские игры, и искренние чувства, которые она испытывала к Георгу, а он к ней. Все извращено грязным воображением этого зловонного двора. Было невыносимо также и то, что Гарри не осмеливался взглянуть на нее.
Ее дядя, Норфолк, встал, чтобы огласить приговор, и они посмотрели друг на друга, глаза в глаза, подобно двум бойцам, готовым ринуться в драку. Он постоял несколько мгновений молча, и она подумала, каким сладким может казаться ему этот специально затянутый момент. Но вдруг она заметила, что его глаза увлажнились, и великий Томас Говард, стоявший в мантии председателя королевского суда, заплакал. Из-за нее! Ее губы слегка задрожали, когда он неровным голосом произнес:
— Мадам, вы приговариваетесь к сожжению. — Он сделал краткую паузу и зашуршал бумагой. — Либо к обезглавливанию, в зависимости от пожелания Его королевского Величества.
Она посмотрела на Гарри, и он всего на мгновение бросил на нее ответный взгляд. Она не смогла понять, что течет по его лицу — слезы, или пот, или то и другое вместе. Тень улыбки заиграла на ее устах, и что-то отозвалось в его разбитой душе. Появилось мимолетное выражение былой сердечной теплоты, прежде чем он поднялся и вышел из зала, он был слишком измучен и не мог больше ничего ни видеть, ни слышать. И после его ухода мечты Анны — его любимой колдуньи — окончательно разбились вдребезги. Азартная игра окончилась.
В день, когда королева была приговорена к смерти, над Лондоном около часа бушевала летняя буря, которая в конце концов стала перемещаться в сторону Суррея, как бы двигаясь по течению реки. Захарию, ехавшему в замок Саттон — сначала по реке, а затем на лошади, — это казалось предзнаменованием извечной угрозы, символизирующим нечто гораздо более зловещее, чем просто гром и молнии. В действительности, когда он и Сапфира приблизились к роднику Эдуарда Святого, временами издалека доносилось еле слышное громыхание, хотя над ними сияло чистое голубое небо, а вокруг благоухало майское цветение.