Генри встал, потянулся и направился к туалетам, но задержался на секунду у бильярдного стола и улыбнулся одному из игроков, который посторонился, давая ему пройти. Снаружи уже совсем стемнело. На противоположной стороне улицы, у освещенной витрины, спорила о чем-то парочка. Парень ходил туда-сюда по тротуару, но, отойдя от своей спутницы, каждый раз возвращался, чтобы сказать ей что-то и снова отойти, пнув заодно столбик ограждения. Девушка держалась очень спокойно, и только нижняя губа у нее то и дело начинала подрагивать. Я почему-то решил, что она-то и не права. В злости ее приятеля присутствовала нотка унижения, а нервозность, вспышки гнева и сжатые кулаки выдавали главное: он уже понял, что потерял ее. Вернувшись в очередной раз, он крикнул что-то ей в лицо и даже вскинул руку, готовый ударить. Я привстал, собираясь уже выскочить и вмешаться, но тут он сломался. Руки бессильно упали, лицо раскисло, плечи задрожали. Девушка — глаза ее оставались сухими и ясными — обняла его и прижала к себе. Рыдания понемногу стихли, и они рука об руку побрели прочь — в теплую неизведанность ночи.
Пара скрылась из виду, но какая-то горечь неразрешенного спора осталась в воздухе, и, когда Генри вернулся, я ощутил некую перемену, словно сгустилась сама атмосфера вокруг нас. Он взял в баре два двойных виски и неуклюже опустился с ними за стол.
— Чарли, я хотел поговорить с тобой, — начал он, помолчал, потом продолжил: — Это в прошлом, теперь уже ничего не поправишь, но поговорить нужно. Потому что… потому что это многое объясняет. И ты имеешь право знать. Может быть, это поможет нам пойти дальше, учитывая то, что происходит сейчас. Я был влюблен в Веро. Ты, наверно, и сам догадывался. Конечно, все это теперь далеко, многое осталось невысказанным, и ты нравился ей намного больше, чем я. Но она мне не безразлична. Господи, как же трудно об этом говорить. Не в моем стиле такие эмоциональные разгрузки.
Я молчал. Он вздохнул.
— В Эдинбурге я… я просто ждал, когда же вы с ней разойдетесь, когда эти ваши отношения, или что там еще, кончатся. Но они все не кончались и не кончались, даже после того, как она оставила тебя. Вас что-то связывало, что-то прочное, крепкое. Это что-то означало, что я не могу поговорить с ней по душам, признаться в своих чувствах, разве что когда мы оба напьемся, но и тогда она примет мои излияния за шутку. Не более того. Ты давал ей что-то, чего не могли дать другие. Между вами как будто была какая-то физическая связь, и она не рвалась, не ослабевала. Я чувствовал себя просто ужасно.