Перевал (Муратов) - страница 92

— Сегодня у Берка вместе с Кутиповым был князь Николадзе, — продолжала Тоня. — Кутипов перед ним шапку ломает, да и сам Берк заискивает.

— Большая, видать, птица этот князь, — задумчиво проговорил Сергей Иванович. — Выходит, и у Берка появились дела поважнее библиотек и музеев…

— Но что будем делать, дедушка? Этот Шалва, конечно, узнал меня.

— Ну и что? Не вижу причины для беспокойства.

— Да как не видишь? Он допытывался, где Дарья Михайловна и Ванюшка. Ведь не отстанет теперь. А если дознается, что мы скрываем мальчика?!

— Да, задача… Думаешь, будет шантажировать? — спросил Сергей Иванович. — Но погоди, ведь настоящей твоей биографии этот Шалва не знает. Вот и будем держаться прежней версии: Ванюшка — твой сын. А к Шалве надо присмотреться. Я попробую разузнать кое-что о нем. Да и ты особенно его не отталкивай, оставь ему надежду найти родственников генерала; как говорится, близко не подпускай и далеко не отпускай. Такой человек нам мог бы очень пригодиться. Да и Кутипов…

— Эта мразь?!

— Мразь, конечно… Ладно, успокойся, внучка, что-нибудь придумаем. А сейчас — спать! Иди, иди.

Тоня прошла в свою комнату. Ванюшка лежал поперек кровати, разметавшись во сне. Тоня осторожно переложила его к стенке, погладила белобрысый чубчик.

Ванюшка, не открывая глаз, спросил:

— Ты пришла?

— Пришла, пришла, спи.

От станции Тихорецкая санитарный поезд в сторону Сухуми не пустили, потому что на подступах к Краснодару уже шли бои и железная дорога у Динской была перерезана немцами. Пустили через Армавир в надежде прорваться в Баку через Невинномысск, Прохладную, Грозный, Махачкалу.

Но составу не удалось пробиться даже до Прохладной. На перегоне между Невинномысском и Курсавкой налетели «юнкерсы». Раненые узнали об этом, еще не услышав гула моторов. Испуганно и очень спешно, перекрывая стук вагонных колес, затараторили зенитки на открытых платформах. Их нервный стрекот смешался с гулом самолетов. Раненые забеспокоились. Те, кто мог вставать, бросались к окнам вагона, судорожно хватались за оконные рамы, прижимались щетинистыми подбородками к стеклам, поднимали к небу глаза.

Самолетов не было видно — все заслоняли вздымающиеся фонтаны земли, клубы дыма. Раненые испуганно отворачивали от окон головы, искали глазами медицинских сестер, словно те могли защитить их. Но медсестры сами вздрагивали при каждом взрыве, страх на их лицах смешивался с недоумением — ведь на крышах вагонов намалеваны огромные белые кресты, которые должны были оградить эшелон от бомб.

А самолеты вновь заходили и визжали нестерпимо над эшелоном, и взметались рядом с насыпью фонтаны. Раненые начинали кричать и колотить кулаками в стекла, как будто их ярость могла отогнать летчиков. А может быть, они кричали и колотили кулаками, чтобы машинист остановил поезд и дал им возможность добраться до спасительного леска, укрыться в любой канаве, в любой выемке — все же земля. Но паровоз упрямо тащил состав, и раненые свирепели, чувствуя свою беспомощность.