— Поговори со мной, Селия, — сказал Вильям, умоляюще глядя на меня. — Что бы это ни было, ты можешь мне рассказать.
Мы вышли из дома и направились на окраину поселка. Я еще ни разу там не была. Мы проходили мимо бедных, готовых обвалиться лачуг. Некоторые из местных жителей при нашем приближении бросали свои занятия и смотрели на нас. Многие говорили «Добрый день» или просто приветственно махали рукой, и я понимала, что они знакомы с Вильямом. Один мужчина спросил:
— Вильям, ты сегодня играешь на карнавале? Слыхал, сколько народу нынче в Порт-оф-Спейн?
Другой сказал:
— Скажи матери, завтра я занесу ей черный пудинг.
Вильям дал понять, что у него нет времени на разговоры.
И мы пошли дальше. В свете яркого золотистого дня мы шагали по извилистой тропинке, окруженной высохшим диким кустарником, пока не вышли на открытую зацементированную площадку. Здесь валялся всякий хлам: поломанные стулья, рваные матрасы, старая одежда. Впереди виднелась церковь, у основания которой возвышалось тридцатифутовое каменное изваяние Девы Марии Лавентильской. Я никогда не подходила к ней, только несколько раз видела издали, проезжая по шоссе. Но вблизи она выглядела совсем по-другому. Длинное одеяние складками ниспадало к босым ногам. На голове у нее была корона. В выражении ее лица — доброго и серьезного, не было скорби, но глаза казались наполнены сочувствием: сочувствием ко мне, к Вильяму, ко всему миру.
И здесь, на пыльной площадке у ног Девы Марии, я призналась Вильяму, что беременна. Он был ошеломлен. Уставившись на меня так, будто я говорила на иностранном языке, он спросил:
— Давно?
— Не знаю. Может быть, восемь или десять недель. Я не уверена.
— Это кто-то из поместья?
Я покачала головой.
— Кто-то, с кем ты познакомилась в городе?
— Нет.
Вильям выглядел сбитым с толку. Потом я увидела, как до него потихоньку доходит:
— Доктор Родригес?
— Да.
Он замер, глядя на меня расширившимися черными глазами. Он стоял абсолютно неподвижно, словно даже перестал дышать.
— Прости меня, — сказала я.
Повернувшись, Вильям побрел в сторону — туда, где кончался асфальт и где росла высокая трава. Он согнулся, как будто его ударили в живот, и уперся руками в колени. Как долго он может так простоять, подумала я. Он может потерять равновесие и скатиться с холма. На другой стороне площадки какие-то дети играли с палкой и велосипедным колесом. Они нас не замечали. Один из них что-то громко выкрикнул, и Вильям выпрямился. Теперь он обхватил себя руками, как будто ему было холодно.
Потом начались расспросы. Когда это началось? Вскоре после того, как ты получила работу?