— Хочешь побаловаться? Хочешь получить удовольствие, мисс Задавака?
Прежде чем я успела что-нибудь понять, он швырнул меня на землю. Лежа в пыли, я прошептала «дядя Роман» и попыталась встать. Господи Иисусе, помоги мне, взмолилась я, но не ощутила Его присутствия. Маленькие глазки Романа стали совершенно дикими. Он опрокинул меня на спину. Я воскликнула: «Что ты делаешь, что ты делаешь?» Потом я сказала: «Пожалуйста, дядя Роман», — и еще раз попробовала встать. Он больно ударил меня в бок, и я скорчилась на земле. Он снова ударил меня. Я подумала, что он сошел с ума. Потом, подняв взгляд, я увидела, что он стоит надо мной и возится с застежкой своих замусоленных штанов. Я прошептала: «О нет, Господи, о нет!», и посмотрела в сторону, и увидела солнечные лучи, прорвавшиеся сюда, под дом. Если бы я могла встать, думала я, если бы я могла встать и убежать через двор и дальше по дороге в деревню. Но я не могла встать. Когда я снова подняла глаза, брюки Романа уже болтались вокруг колен.
— Снимай трусы.
Что-то в его глазах сказало мне, что если я не послушаюсь его, то умру. Я стянула трусы. И начала плакать — не так, как я обычно плакала, а скулить, как побитый котенок. Он уже стоял надо мной на коленях и из волосатого гнезда у него между ног торчала прямая змеиная головка. Я сказала: «Пожалуйста, дядя Роман, пожалуйста». Он попытался засунуть ее мне в рот, но я отвернулась. Несколько мгновений он выглядел озадаченным, но потом взял ее в руку и начал теребить. Я подумала, может быть, это все, может быть, больше он ничего не сделает, но почти сразу поняла, что это еще не все, потому что уж слишком давно и слишком сильно ему этого хотелось, и он прижал меня одной рукой к земле, а другой задрал мне платье и ногами пригвоздил мои колени. «Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…» Он засунул в меня руку. Ох, какой громадной была его рука, будто ветка дерева.
Роману пришлось приложить всю свою силу, чтобы проникнуть в меня, потому что, когда он вытащил руку, я постаралась зажаться. Он поплевал на пальцы и натер слюной головку. Потом он начал пристраиваться у меня между ног, только я не пускала его, я зажималась изо всех сил, и он таранил меня снова и снова, пока не прорвался внутрь, и опять таранил и крушил, пока уже полностью не залез в меня и на меня. Мне казалось, сейчас он разорвет меня изнутри, мое тело распадется на две половинки, как туша, что как-то висела в мясной лавке. Не знаю, как долго это продолжалось, я только видела, что он чего-то добивается с перекошенным от напряжения лицом — настолько искаженным, что если бы в этот момент мне сказали: «Это Роман Бартоломью», я ответила бы: нет, что вы, я не знаю этого человека. Слезы текли у меня из глаз. Я зажмурилась, потому что поняла: если я смогу думать о чем-нибудь другом, представлять что-нибудь другое, я могу спастись. И я увидела почтовую открытку с видом Саутгемптона, увидела людей на пристани, и серое небо, и чаек, парящих над миром… Как вдруг сильная оплеуха вернула меня назад, и я снова оказалась там же, в пыли под домом. Роман выглядел совершенно обезумевшим; как видно, он испугался, что я вот-вот отключусь. Потом он продолжил. И я уже понимала, что должна держать глаза открытыми.