Доктор Эммануэль Родригес сказал:
— Это жестоко — убивать их только для того, чтобы иметь возможность время от времени на них полюбоваться. Даже если они такие красивые.
— Они пробуют пищу передними лапками, — сказал Джо. — А потом становятся на свою еду и едят.
Он сполз со стула и поставил тарелку на пол. Элен Родригес попросила:
— Селия, принеси, пожалуйста, еще молока.
Было заметно, что доктор Эммануэль Родригес в прекрасном настроении. Из кухни я услышала, как он говорит жене, что в ближайшее время хочет снова съездить в их домик на острове — может быть, на праздники. Я не слышала, что она ответила, я не хотела знать.
Ночью доктор пришел ко мне в комнату. Тихонько постучавшись, он вошел, не дожидаясь ответа. Я сидела в темноте на кровати и ждала.
— Селия, — начал он. — Я хочу немного посидеть с тобой.
Мне хотелось сказать: да, только я знаю, что ты хочешь не просто посидеть. Но я не могла говорить. Мои руки были сложены на коленях; он взял их в свои. Погладил запястья. Я сидела, не поднимая глаз от пола, и мечтала, чтобы все это происходило с кем-нибудь другим, не со мной.
— Я хочу тебя уже много месяцев. — Какое-то время, показавшееся мне очень долгим, он меня рассматривал. Потом встал и ушел.
На следующую ночь все повторилось. Только в этот раз, прежде чем уйти, он нежно погладил меня по голове, как ребенка, которому приснился дурной сон, а потом поцеловал в лоб.
— Спокойной ночи, Селия. Спи спокойно.
Но, разумеется, я не спала.
На третью ночь он попробовал поцеловать меня в губы, как я и ожидала. Я закрыла глаза. Его рот был ртом Романа — черной дырой, в которую меня засасывало; быстро задышав, почти задыхаясь, я отпрянула. Когда-то я нашла котенка, который лежал на солнцепеке и задыхался. У него были обтянутые кожей тонкие лапки и вздувшийся от глистов живот. Я принесла его домой, но Роман сказал, что мы не можем его оставить; я попробовала утопить его в ведре. Но он не хотел умирать. Тогда я вытащила его, вытерла, посадила в коробку и поставила ее под хлебным деревом. Каждый день я приносила котенку еду, и он постепенно окреп. А потом однажды он исчез. В тот же день Роман сказал, что видел дохлую кошку, «точь-в-точь как та киска, что ты притащила», валявшуюся на дороге в Бакуу. «Должно быть, кто-нибудь ее переехал», — заявил он. Его пьяные глазки радостно поблескивали. Я побежала к дороге. Это был мой котенок, Весь в крови и рвоте, с вывернутой шеей, как будто кто-то свернул ему голову.
Доктор Эммануэль Родригес встал:
— Что-то не так?
Я не могла говорить. Мне не хотелось рассказывать ему о Романе. И о котенке тоже.