Вечером в четверг произошло кое-что новое. Не было никакого грохота, только стукнула крышка почтового ящика. Папа переждал минуту, потом пошел в прихожую. Он стоял у двери, в руке у него был клочок бумаги.
— Что это? — спросила я.
Папино лицо ничего не выражало.
— Ничего, — сказал он. — Ничего.
— Записка от мальчишек? — спросила я.
Тогда папа сказал:
— Джудит, пожалуйста.
Будто бы ему было больно, и боль эту причинила я. Он раньше никогда со мной так не говорил, и я вернулась в кухню.
Я услышала его голос:
— Я прошу вас выслать машину. Они еще здесь… да… я не могу этого сказать по телефону. — Он немного помолчал. Потом заговорил снова, но тише. Он сказал: — Я уверяю вас, что вы решительно не правы… да… разумеется. Принесу при первой возможности.
— Ты понесешь эту записку в полицейский участок? — спросила я, когда он вернулся в кухню.
— Джудит, я попросил бы тебя не подслушивать, когда я разговариваю по телефону. — Он подбросил в печку еще угля, потом прихлопнул дверцу и сказал: — С завтрашнего дня будь так добра ходить в школу не задворками, а по главной улице, хорошо? И пожалуйста, во время обеденного перерыва не уходи никуда со школьной площадки.
— Ладно, — сказала я.
— И еще, не связывайся с этим мальчишкой. Он совсем дурной. Завтра я позвоню в школу и поговорю с ними; если полиция ничего не в состоянии сделать, может, от школы будет толк.
— Правда? — сказала я. Меня стало тошнить.
— Да, — сказал папа. — Это необходимо прекратить.
Через несколько минут мы сидели у печки, и тут что-то бухнуло во входную дверь. Раздались крики. Голоса были старше, чем у Нила и Ли, а еще звучал смех. Раздался еще один удар в дверь, мы услышали, как в палисаднике затрещали кусты. Папа прочистил горло, очень отрывисто, — мне показалось, что у него перехватило дыхание.
Мы сидели тихо-тихо, а шум все не стихал, а воздух вокруг делался все разреженнее. Это продолжалось долго-долго. Очень долго. Я не понимаю, как может звук парализовать, но именно это с нами и произошло. Мне ужасно хотелось двинуться, мне никогда в жизни ничего так сильно не хотелось, но я не могла. Папина кожа выглядела так, будто по бокам его головы что-то натягивается. Вдруг он вскочил и подошел к шкафу. Достал Библию и протянул мне.
— Читай, — сказал он.
— Что?
— Читай.
— Откуда?
— Откуда хочешь.
Я все смотрела на него, и он сказал:
— Давай!
— «Посему так говорит Господь о царе Ассирийском: „не войдет он в этот город, и не бросит туда стрелы, и не приступит к нему со щитом, и не насыплет против него вала. По той же дороге, по которой пришел, возвратится, а в город сей не войдет", говорит Господь».