Менялись концлагеря из-за неудержимого наступления советской армии, а обувь требовалась уже не только заключённым.
Теперь Фёдор уже шил сапоги и ботинки для армии Вермахта, обувая фашистов за баланду, за чай с красной свёклой, за те мизерные кусочки мяса, которых у соседей в чашках не было.
Враги давали ему возможность дожить до победы, и он жил, не зная, до чьей победы доживёт. Непонятно каким образом исчезли признаки язвенной болезни. Давала о себе знать только общая слабость, порождённая недоеданием и не глубоким сном по ночам. Иногда он думал о Наде, образ которой воскресился в памяти, но совсем не потому, что появлялись симптомы полового влечения. Просто память просыпалась под утро, вырывая его из этого нечеловеческого состояния на какие-то мгновения, и он начинал вдруг переживать заново те счастливые дни, когда они были вместе.
И совершенно не вспоминались неустроенность быта, полуголодное состояние, которое казалось тогда сытнее сегодняшней жизни. Вспоминалась счастливая улыбка Нади, такая редкая. Печальное выражение её лица куда-то стёрлось. Сон был не длиннее мгновения, вылетал вместе со скорбным выдохом воздуха, сладковатый вкус которого и задерживать в груди было не очень приятно.
* * *
А Надя всё время казнилась при мысли, что бросила друга в погребе, смотрела на дочь, постоянно удивляясь её похожести на Фёдора. Смуглая, как и отец, Любочка широко открытыми глазами смотрела на этот непонятный для неё мир, чаще пугаясь, чем радуясь. Взрослеть она стала рано, как и все дети войны. Слово - война ей было легче понять, чем слово "папа". Надя отступала вместе с генералом, который привык к ней, как к необходимой части его обслуживающего персонала. Менялись квартиры, менялись хозяева квартир, и снова приходилось тратить силы для человеческого общения с теми, кто терпел оккупацию фашистов, пряча камень за пазухой.
Были и квартиры с хозяевами в виде настенных фотографий. Тогда приходилось обращаться за помощью к соседям, чтобы оставить дочь под присмотром. Это было гораздо сложнее, но генерал легко эту проблему улаживал, подключая одного престарелого солдата из его свиты, которому повозиться с ребёнком было приятно. Наверно, он вспоминал о своей Гретхен, которая в Германии ждала своего отца-вояку с победой.
Надя скоро стала замечать, что ей легче было разговаривать с Любой на немецком языке. Все прдукты, которые она получала, имели немецкие названия. Дочь всё чаще находилась под опекой старого солдата Курта, который сам непрочь был поболтать, терзая слух ребёнка лающими звуками языка Шекспира, Гёте и Канта.