— Однако это становится уже совсем любопытным.
И барон вместе с креслом сделал движение к Забугиной. Девушка подробно описала ему свои утренние впечатления и что говорили между собой чернобородый с Шацким и что говорил в телефон Шацкий Елене Матвеевне Лихолетьевой.
— Вы понимаете, барон, ведь это ужас! Один сплошной ужас! Вы займетесь этим, не правда ли? Займетесь, не теряя ни минуты. Я холодею при одной мысли… в то время, как наша армия борется там на позициях, льет свою кровь… здесь!.. — и в больших лучистых васильковых глазах девушки барон прочел тот самый холодный ужас, о котором она говорила.
Но это чувство не передалось Хеллеру. Он ответил спокойно; что-то соображая:
— Дда… получается запутанная история… Хотя не верю… то есть я верю вам, вашим впечатлениям, но думаю, что этот милостивый государь прихвастнул своей близостью к такой уважаемой особе, как Елена Матвеевна… Во всяком случае, я этим займусь. Это — долг каждого русского гражданина. Займусь, как только останусь один. Соблаговолите сообщить мне ваш телефон. Вы, кажется, служите где-то? Впрочем, не где-то, а именно в этом самом институте красоты… Не скажу, чтобы это было подобающее место для барышни из общества…
Вера записала свой адрес и оба телефона — домашний и на службе. Барон встал, прерывая этим визит.
Хеллер действительно тотчас же по уходе Веры «занялся этим».
Владея собой, он в присутствии Веры хранил спокойно-невозмутимый вид. Наедине же с самим собой проявил озабоченность и даже тревогу.
— Эта глупая девчонка может наделать больших неприятностей!
Он позвонил Лихолетьевой. И опять, как было с Шацким, телефонная барышня, прежде чем соединить, спросила его фамилию.
— Елена Матвеевна, вы? Здравию желаю!
— Какой у вас голос, барон… Что-нибудь случилось?
— Пока ничего, но может случиться, и надо принять немедленно же соответсвтующие меры. По телефону говорить неудобно, я сейчас же приеду к вам. Вы будете дома?
— У меня сидит Шацкий.
— Тем лучше! Мы вдвоем зададим хорошую головомойку этому болтливому дураку.
— Дураку?
— Хуже! Бессознательному мерзавцу! Больше ничего не скажу. Остальное — при свиданий.
Вера поспешила домой. Она всегда спешила, в надежде застать желанную весточку от Димы. Так и есть! Письмо! Это большая радость. Первое письмо. До сих пор были одни открытки.
Дима в юмористической форме описывал взятие им в плен венгерского лейтенанта. И только когда коснулся награды своей Георгиевским крестом, здесь уже зазвучали другие, теплые нотки.
«…Этот серебряный крестик радует меня, бесконечно радует! Не с точки зрения удовлетворенного самолюбия, а как одна из тех ступенек, что приближает наше взаимное счастье… Еще один крестик с бантом, еще один золотой, — и не будет „человеческого недоразумения“, и ты будешь женой человека с правами. Я так верю, хочу верить».