— У меня остался гороховый суп со свиным салом и прочей всякой всячиной. Честное слово, он очень сытный. Простодушный небось уже храпит. Он спит как сурок, поверьте мне. Я поставлю горшок на очаг и разбужу его.
Наконец Аделина распахнула тяжелую дверь и впустила рыцаря в дом. Затем она убежала на кухню, оставив Леоне в зловещем просторном зале со стенами, почерневшими от копоти факелов. На госпитальера нахлынула волна воспоминаний. Здесь Аньес вышла из себя, заставив его ответить на все вопросы. Здесь она почти угрожала ему, в страхе за Клемана, ее родного сына. Здесь она призналась, глядя куда-то вдаль, что ее дети были зачаты от других мужчин, поскольку ее супруг был бесплоден. Она унижала себя, называла себя шлюхой. А ведь она была самой великолепной, самой лучезарной женщиной из всех, которых он когда-либо встречал.
Вошла Аделина. Из кухни она принесла дрова и хворост.
— Положите все это на пол, Аделина. Я сам разожгу огонь. Разбудите Жильбера, прошу вас. Моя лошадь устала. Ее мышцы разгорячились от скачки. Я боюсь, что она простудится.
Угловатая девушка бросилась исполнять просьбу Леоне.
Рыцарь разжег огонь, потом тяжело опустился на массивный сундук, стоявший возле камина.
Столько лет, столько шагов наугад, столько беспокойных ночей, столько разочарований, но он наконец близок к цели. Леоне не сомневался в этом. Теперь осталось лишь открыть потайную дверь. Ту самую, за которой скрывался Свет.
— Наш рыцарь, друг нашей доброй феи! — прогремел Жильбер Простодушный, сжимая в руках шапку.
Немного заспанный, с взлохмаченными волосами, но радостный, Жильбер переминался с ноги на ногу, стоя в дверях просторного зала. Леоне встал и сделал несколько шагов ему навстречу.
— Входи, славный Жильбер, и закрой дверь. Ночь выдалась холодной.
Жильбер не заставил себя просить дважды. Он легко захлопнул тяжелую дверь.
— Я поставил в стойло ведро со свежей водой и дал вашей лошади овса. Ночь для нее будет доброй.
— Спасибо, Жильбер. Я уеду завтра на рассвете. Оседлай ее заранее. А теперь подойди ближе. Мне нужно объяснить тебе кое-что. Это очень серьезно, — медленно и мягко сказал Леоне, так, как обращалась к Простодушному Аньес.
— Да, да...
Жильбер, нахмурив лоб от напряжения, подошел к рыцарю.
— Речь идет о доброй фее, нашей даме.
На лице грубоватого, но славного Жильбера отразилась тревога.
— Что такое? — угрожающее спросил он.
Леоне подумал, что гигант чувствовал эмоции других, даже когда те тщательно скрывали их. Рыцарь, стараясь не разжигать тревоги Жильбера, полагая, что тот может стать опасным при одной мысли, что его фее грозит беда, продолжал: