— Мопассана люблю, — отвечал офицер.
— Не спорю, — закивал в черном, — Ги де неплох, положительно неплох, особенно в сердечных сценах. Но каково воздействие на молодежь? Вам, князь, это не грозит; но не задумаетесь ли, отчего при смене веков было натурально потеряно не менее двух поколений, со страшными вытекающими отсюда последствиями? Не от того ли (в частности, конечно), что неоперившаяся молодежь не столько делала из любимого вами Ги социальные выводы, сколько удовлетворялась под него кулачком-с?
Пожилой офицер нахмурился.
— Почему это вы говорите, что мне не грозит? — спросил он не слишком довольно. — Я еще хоть куда; не знаю, гожусь ли в смысле размножения, но уж чтобы запрыскать страницу-другую «Любви» или еще чего — это, милый друг, запросто.
— Ах, вы такой шутник, князь…
— А вы говорите, как кисейная барышня.
Так, незлобиво подтрунивая друг над другом, они дошли до конца эспланады и задумались.
— Припекает, — заметил человек в черном.
— Неудивительно, — отозвался офицер. — Самый разгар пластмассового века; а пластмасса, как известно, пропускает ультрафиолетовые лучи.
— Чего-сь?
— Разгар, говорю, пластмассового века…
— Отчего же пластмассового?
— А какого еще? — удивился офицер и как бы нехотя пояснил: — Золотой век на то и золотой, что был невесть когда (и неизвестно вообще, был ли); серебряный также минул вместе с нашей, мой друг, юностью; логически, полагался бы нынче бронзовый, да название уже отдано троглодитам. Туда же и каменный, и железный… Деревянный? — неправда; как видите, только и остается что пластмассовый. Притом помеченный вот так…
С этими словами он ловким движением руки начертал в воздухе знак:
хоть и воображаемый, но решительно неотличимый от оригинала. Человек в черном недоверчиво посмотрел вначале на знак, а затем на своего спутника.
— А почему разгар? Конец же тысячелетия-с.
— Разве? — ухмыльнулся бывший военный. — А я думал, хронология врет; главное тут не цифирь, а кроки матерьяльной культуры. Фоменко с Носовским — слышали про таких?
На лице человека в черном отразилась напряженная работа мысли. От усилия он даже шляпу снял, но затем, почесавши вспотевшее темечко, возвернул головной убор на прежнее регулярное место.
— Да вы опять шутите, князь, — догадался он и нерешительно улыбнулся.
Офицер громко захохотал и дружески огрел своего спутника по плечу с такой силой, что шляпа едва вновь не слетела с того. Поправивши шляпу, человек в черном сконфуженно огляделся по сторонам, видимо не желая общественного к себе внимания; однако люди вокруг были столь беззаботны и заняты сами собой, что на шумное происшествие никто даже не обернулся.