В самом конце тысячелетия Вальд с Филиппом стояли на двенадцатом этаже свеженького, еще пропитанного отделочными запахами делового центра, планировали, что где должно быть, и несколько спорили при этом.
— Ты не понимаешь моей идеи, — говорил Филипп. — Я хочу, чтобы наши кабинеты поражали обилием свободных пространств. Это же общекультурный стандарт — не зря во всех фильмах чем круче корпорация, тем просторней кабинет управляющего.
— Ну и делай в своем кабинете, — отвечал Вальд, — мой-то здесь при чем?
— Это невозможно, — горячился Филипп. — Кабинет не частный дом, он не может до такой степени выражать индивидуальность хозяина. В конце концов, он должен быть подчинен корпоративной идее. Пойми, эти твои завитушки и ковры создают целых два эстетических конфликта: во-первых, между нашими кабинетами, во-вторых, между тобой и всей остальной офисиной.
— Но мне так нравится! — упрямо заявил Вальд. — Ты хочешь добровольно подчиниться этому безликому якобы современному стандарту; ну и давай, я же не вмешиваюсь в твой кабинет. А я всю свою жизнь мечтал иметь именно такой — с солидной, добротной и даже в какой-то степени антикварной мебелью, с милыми сердцу вещицами и даже завитушками, как ты презрительно выразился. Что же касается ковра (не ковров, а одного большого ковра — есть разница?), то он вполне функционален, так как прекрасно собирает пыль и гасит шумы, доносящиеся с улицы.
— Да ты просто гробишь мою идею на корню, — в сердцах сказал Филипп. — Теперь я уже не могу сделать такой кабинет, какой хотел; увидев столь вопиющую разницу, все новые партнеры решат, что мы с тобой в разладе и надо бы поостеречься вести с нами дела.
Он достал сигареты и сокрушенно закурил, демонстративно глядя в огромное окно и роняя пепел на пол.
— Ладно, — бросил он через плечо. — Предлагаю еще раз обратиться к услугам дизайнера.
— Как, — удивился Вальд, — опять эта х--ня?
— Х--ня не х--ня, а стиль будет выдержан.
— Я больше ни копейки на это дело не дам.
— Значит, я оплачу их из своего бюджета; но ты должен пообещать, что откажешься от завитушек.
— И не подумаю.
— Знаешь, что ты делаешь? — гневно вопросил Филипп. — Ты просто хочешь утвердить свое главенство; это для тебя, может быть, неосознанный, но символ борьбы за единоличную власть. Вот так-то и возникают трещины между ближайшими соратниками и друзьями.
Вальд задумался. Через минуту он подошел к Филиппу, с оскорбленным видом смотрящему в окно, и нежно обнял его за плечи.
— О чем ты говоришь, Фил, — сказал он слабым и задушевным голосом. — Каждую минуту все может рухнуть в тартарары… уж ты-то, посидев в яме и едва ли не чудом оттуда выбравшись…