Вечером близ их кемпинга появился бродячий цирк и развернулся прямо под окнами. Африканский слон снисходительно угощался травою из рук местных зевак. Чика презрительно фыркнула и принесла из кемпинга винограду. Слон оказался не дураком и немедленно проявил предпочтение. Никогда прежде Филипп не кормил слона; прикосновение его хобота вызывало умильное чувство. Когда виноград был доеден, слон вздохнул и разразился вертикальной струей толщиной с дерево. Струя с силой ударила в землю и рассыпалась множеством брызг.
Путешествие обрело ритм, сделалось дружелюбным. Они ехали дальше — в Малагу, где пробовали сладкие вина в погребке; в Гранаду, где на улочке, ведущей к Альгамбре, Филипп разговаривал с одноруким конструктором гитар; в Севилью, где в плавучем театре на реке Гвадалквивир они смотрели фламенко и общались с танцовщицей по имени Люпе, что родом из Африки. Они и позже много ездили по этим местам, то есть по югу пенинсулы да и по востоку. Только с Кордобой им не везло: всякий раз они попадали туда к вечеру; гуляли, конечно, по тому же Гвадалквивиру, заросшему и неширокому там, но главная ценность — Мескита, средневековая мечеть — рано закрывалась, а наутро дорога звала их вдаль. Не успели… Что ж поделаешь. Ну, и Аллах с ней, с этой Мескитой.
* * *
Большой, разноцветный воздушный шар медленно полз над цветущей пенинсулой. Прекрасные виды открывались с его высоты; однако единственный человек, находящийся в плетеной корзине, не любовался этими видами. Глубоко задумавшись, он сидел среди ящиков и мешков, громоздящихся там и сям в корзине, и перед взором его, устремленным вовнутрь себя, проплывали иные места и иные горизонты.
Он вспоминал последнее путешествие — друга, ставшего теперь из настоящего старым, норвежку и даже птицу, хоть он и не любил таких птиц. Как они, с двумя последними, летели в высоких слоях атмосферы, пересекая Атлантику с запада на восток по маршруту великого Фоссетта; как намертво примерзали к перистым облакам из-за каверзы ушедшего на континент антициклона, и лишь российский уполномоченный по Балканам, носившийся над водами туда и сюда, всякий раз вызволял их горячими струями своей мощной машины. Они помрачнели разом, завидев в тумане европейские берега. Там теперь шла война; там гибли живые люди, и воздухоплаватель, сам много страдавший и чувствительный к чужим страданиям, не удержался от слез. Ему полегчало, когда они, наконец, покинули трагические широты, сошли с маршрута предшественника и повернули к северу.
Здесь нижний ветер подхватил их — вначале медленно, а потом все быстрей, увлекаемый дружелюбным Гольфстримом и несущий их прямо по назначению. Шар затрясло на воздушных оврагах — то начались фьорды внизу; звонкий приветственный клич норвежки был хрипло поддержан птицею. Приближалась семидесятая широта, удивительное местечко, где теплая океаническая река сталкивается с дыханием полюса; шар зябко вздрогнул, сжался от холода и медленно начал снижаться. Два непостижимых создания, даже не дотерпев до земли, разом выпрыгнули из корзины, и шар, облегченный, опять ринулся ввысь.