А вечером, дома, когда его уложили, у него стали «крутить» ноги. То ли перед ночной метелью, то ли после переживаний босиком на кафельном полу, но длилось это долго, и Миша, опухший от слёз, заснул далеко заполночь. Пока мама растирала ему ноги, он плакал от боли, от обиды, от страха и от стыда. Маме ничего как будто не сказали, но наказали его сполна. Сначала он должен был извиниться при всех перед Таней Ивлевой. Он это сделал, рыдая, босиком. Потом его отправили в спальню лежать ещё два часа.
— И чтоб никаких мне туалетов, Мамалыга в кальсонах! — крикнула вслед Валентина Борисовна.
И все в группе, включая Таню, громко засмеялись.
После садика, когда они всей семьёй сидели за большим квадратным столом под красным абажуром, мама всем поставила тарелки с бульоном из курицы, который Миша называл «Зелёный бульон» (сами посмотрите, какого он цвета, когда он в пол-литровой банке!), — так вот, поставила она этот бульон с вермишелью и с куриными лапками. Миша думал о своём и смотрел в тарелку, не наводя глазами нужную резкость. Получался интересный эффект. На поверхности бульона плавало много зеркальных кружочков, и в каждом отражались лампочки из-под абажура. Вот они-то как раз и попадали в зону резкости. Это значит, по смутной акватории чего-то зеленоватого, дышащего горячим мокрым паром, плавала уйма ярких лампочек, и их можно было гонять ложкой по кругу сначала в одну сторону, а потом, разумеется, в другую.
— Миша! — строго окликнула его мама. — Опять уехал? Давай домой быстренько!
— Мам, — не отрывая глаз от лампочек, отозвался Миша, — что такое «мамалыга»?
— Это, — строго сказал папа, — тот, кто ест бульон, а сам, как кисель.
Миша поднял голову и посмотрел на папу. Вокруг Мишиного носа заблестели мелкие капельки.
— Это, — улыбнулась мама, — такое кушанье. Молдавское. Очень вкусное — с салом и брынзой. Кукурузу любишь?
— Люблю.
— Вот из кукурузы и делается.
— А ты умеешь такое делать?
— Вообще-то делала однажды.
— Мам! — загорелся Миша. — А сделай мне мамалыгу, а?
А потом у него стало «крутить» ноги.
Не выспавшийся и хмурый Миша ехал утром в садик. В вагоне было холодно, на улице темно. Лампочки в трамвае были тусклые, и свет от освещённых витрин и окон был ярче. Поэтому, когда проезжали мимо чего-то освещённого, надписи и рисунки на инее стёкол делались белыми на тёмном фоне, а когда снова въезжали в темноту — чёрными на сером. Прямо перед Мишей на стекле был нарисован улыбающийся профиль, и Миша понял, почему, когда он рисует, его профили всегда уродливы: Миша забывает рисовать ямочку под нижней губой, и подбородка как такового не получается. Оказывается, есть две ямочки: между лбом и носом и между губой и подбородком — именно они и делают профиль настоящим.