— Катание яиц, — произнесла она вслух, когда Роджер припарковался. — Его, кажется, отменили?
— На время войны, — сказал он.
И еще… девочкой, когда был жив отец, ее привозили посмотреть парад, на котором проходили маршем ветераны Гражданской войны — она видела их, хрупких, высохших стариков в новенькой форме; они шли, или их везли в инвалидных колясках. Глядя на этих людей, она вспоминала про холмы, ежевику на берегу Потомака, заброшенную железнодорожную эстакаду, сойку, беззвучно пролетевшую мимо нее. Как таинственно это было!
Гуляя, оба они продрогли. Поверхность Приливного бассейна покрылась рябью, с Атлантики принесло туман, и все посерело. Деревья, конечно, уже отцвели. Земля проседала под подошвами, кое-где дорожку покрывали лужи. Но пахло приятно: она любила туман, близость воды и запах земли.
— Холодновато, однако, — поежился Роджер.
Медленно шагая по гравию, засунув руки в карманы и опустив голову, он пинал перед собой камешки.
— Я привыкла, — сказала она. — Мне нравится.
— Твоя родня здесь живет?
— Мать, — ответила она. — Папа умер в тридцать девятом.
Он понимающе кивнул.
— У нее дом в Мэриленде, недалеко от границы. Я вижусь с ней только по выходным. Она почти все время у себя в саду работает.
— Выговор у тебя не мэрилендский, — заметил Роджер.
— Да, — согласилась она, — я родилась в Бостоне.
Повернув голову, он уставился на нее сбоку.
— А знаешь, откуда я родом? Угадаешь?
— Нет, — сказала она.
— Из Арканзаса.
— Там красиво?
Она никогда не была в Арканзасе, но однажды, когда они с матерью летели на Западное побережье и она смотрела вниз, на холмы и леса, мать, изучившая карту, решила, что это Арканзас.
— Летом, — ответил он. — Там не так душно, как здесь. Нет хуже лета, чем тут, в Вашингтоне. Куда угодно готов отсюда на лето уезжать.
Из вежливости она согласилась.
— Правда, там, где я родился, часто бывают наводнения и циклоны, — продолжал Роджер. — А хуже всего то, что, когда вода сойдет, остаются крысы. Ну, в мусоре. Помню, когда я еще был мальчишкой, как-то ночью крыса пыталась пролезть в дом, из-под пола, у камина.
— И чем кончилось дело?
— Мой брат застрелил ее из своей двадцатидвушки.
— А где сейчас твой брат? — спросила она.
— Умер, — сказал Роджер. — Упал и сломал позвоночник. В Уэйко, в Техасе. С парнем одним повздорил…
Голос у него упал, он нахмурился и выглядел очень удрученным. Он едва заметно, как-то по-стариковски закачал головой из стороны в сторону, как в параличе. Губы его беззвучно шевелились.
— Что? — спросила Вирджиния, не расслышав.
Она заметила морщины на его лице, он ссутулился, замедлил шаг, уставившись взглядом в землю. И вдруг снова воспрял к жизни, улыбнулся ей и повеселел, почти как прежде.