И тут весь мир потемнел.
В ночной тишине лес и луговина постоянно оглашались какими-то звуками. В сухих листьях шуршали маленькие животные; вдали слышались легкие шаги по траве, уже настолько высохшей, что она похрустывала под ногами.
Внезапно между окружавшими их холмами раскатился какой-то грохот. За ним последовала целая серия ударов и крик испуганного животного.
— Папа, — спросила Ракель с колотящимся сердцем. — Что это?
— Шшш, — произнес ее отец.
У девушки перехватило дыхание, и она стала судорожно ловить ртом воздух.
— Наверное, лиса схватила зайца, — сказал Исаак. — И столкнула с места камень, который покатился вниз по склону.
— И только?
— Не беспокойся. Ночью звуки всегда кажутся громче.
— Папа, — сказала девушка после очередного долгого молчания, — не смог бы ты найти фонарь? Он у меня в узле.
— Попробую, — ответил он. — Вот зажечь его может оказаться более сложным делом.
— Понятно.
— Ты испугалась?
— Нет, папа, — ответила Ракель. — Дело не в этом. Но, кажется, моя ступня скользит вниз. Можешь поискать фонарь?
— Я пытаюсь найти его.
— Побыстрее, папа, — сказала она испуганным голосом. — Пожалуйста.
— Никак не могу найти его, — сказал Исаак. Девушка услышала негромкий стук. — Подними руку.
Ракель снова вытянула руку вверх. На сей раз вызванное этим движением легкое изменение баланса привело к тому, что земля под ногой слегка, но пугающе осыпалась. Потом что-то коснулось ее руки; она впервые подняла глаза и поняла две вещи. Глаза ее, уже привыкшие к окружающей тьме, видели предметы в менее густой темноте наверху, и одним из этих предметов был обнадеживающий толстый посох ее отца.
— Ухватись за посох, — сказал Исаак. — Я держу другой конец.
Девушка ухватилась за него — гладкий, хорошо выделанный, прекрасно ей знакомый — и невольно всхлипнула от облегчения.
— Ухватилась.
— Так легче?
— Да, папа, — ответила она и осознала, что по ее щекам текут слезы, но не осмелилась ни изменить положение, ни выпустить посох, чтобы утереть их. У нее не было силы и ловкости ярмарочных акробатов, чтобы подтянуться наверх. Отец и дочь, казалось, были обречены оставаться в таком положении, пока ее руки — и так уже уставшие — не разожмутся.
Привратник лежал на куче соломы неподалеку от казармы охранников, в епископской тюрьме. Он спал, похрапывая, мокрый от неоднократных попыток отрезвить его, в обильной рвоте. Зрелище было отталкивающим.
— Большую часть вина он выблевал, — философски сказал один из стражников. — Теперь его будет легче разбудить. Если б я знал, что Ваше Преосвященство придет сюда, то занялся бы им снова.