В тот самый момент, когда юнец нажал на спусковой крючок, позади него возник сержант, который быстро подбежал к нему и ударил по рукоятке пистолета. Несколько пуль ударило в стену примерно на два метра выше моей головы, осыпав меня дождем штукатурки. Сержант отобрал у юноши, выглядевшего пристыженным, оружие и, напомнив о приказе, запрещавшем расстрел немецких военнопленных, отправил его обратно к лошадям. Женщина обрушила на сержанта весь свой словарный запас, а потом, увидев, что тот никак на это не реагирует, продолжая ругаться, отправилась восвояси.
Я весь дрожал, почувствовав огромное облегчение от того, что все так закончилось. Потом я неуверенно подошел к сержанту, чтобы поблагодарить этого человека, спасшего мне жизнь. Он отмахнулся от моих слов благодарности и сам начал извиняться.
— Оставив вас, я нарушил свои обязанности, — заявил он. — Я пообещал благополучно доставить вас в Молодечно и не должен был упускать вас из виду. Этим молокососам нельзя доверять.
Оставшуюся часть путешествия мы проделали рядом, на головной подводе. По дороге он все рассказывал мне, как я выглядел, стоя у разрушенной стены. Мои волосы стояли дыбом, лицо было цвета мела, глаза вылезли из орбит. Наверное, это было подлинное описание того, как должен выглядеть человек перед расстрелом, потому что оно полностью совпадало с тем, что я нашел когда-то в иллюстрации испанского художника к книге, где была описана казнь жителей Мадрида французской расстрельной командой.
Через час мы прибыли к месту назначения. Я вежливо попрощался с сержантом и обменялся взглядами с его юными подчиненными, прежде чем прошел через ворота к месту, которому было суждено стать моим новым домом. Сначала мне пришлось пройти допрос у коменданта, который задавал мне стандартные вопросы о моей части и о том, как я попал в плен. Потом со мной более подробно переговорили несколько женщин в солдатской форме, охранявших лагерь. Эти женщины сильно отличались в лучшую сторону от той русской дамы, которую мне довелось встретить до них. Они дали мне большой пакет красной смородины, несколько немецких сигарет и объяснили, что война уже почти закончилась, а я вскоре отправлюсь домой.
— Кем ты работал? — спросили они.
Когда выяснилось, что я был водителем, женщины поинтересовались, приходилось ли мне водить русские машины.
— Да, — ответил я, думая про себя, что лучше будет не упоминать, при каких обстоятельствах это происходило в последний раз.
— Тогда если захочешь, то уже с завтрашнего дня сможешь приступить к работе, — добавили они.