Видя, что Ильбарс-хан теряет дух и войско его бежит вместе с беззащитным населением, Надир-шах распорядился наступать. Отправляя полки и конные сотни вниз по реке, он подумал и о тыле. «Ильбарс спрячется в Хазараспской крепости и будет обороняться, но Ушак может броситься на Хорасан и разорить весь остан. Надо отправить туда с частью войск Али-хана. Без шахского наместника и Мешхед — не Мешхед». Али-хан собирался в дорогу, а Реза-Кули-мирзе стало не по себе: «Этот сосунок украл у меня столицу!» Мирза, бросился к шаху:
— Отец, позволь и мне вернуться в Хорасан. В последние дни я страдаю от головной боли и лихорадки: сабля падает из моих рук, а язык не подчиняется, когда я начинаю командовать… К тому же, ты сам знаешь, из Индии возвратился Насрулла — я так давно не видел родного брата. Пощади, отец, не дай мне умереть, не повидав его!
— Ладно, отправляйся вместе с Али-ханом, но не смей вмешиваться в его дела: у больного человека — больной ум, и это может помешать…
Мирза радостно поблагодарил отца, а Надир-шах насторожился ещё больше: «Неужели мой старший сын, моя надежда и опора, вынашивает в голове чёрные мысли против меня? Нет, этого, не может быть! В нём кипит зависть к каждому, кого я ставлю выше его. Но, дорогой сынок, унижая тебя, я даю понять, чтобы ты избавился от своих слабостей. Шахом может быть только тот, кто способен справляться с собственными пороками, а ты порочен, мой мирза!»
Проводив сына и племянника в Хорасан, Надир-шах велел убрать шатры. Десять тысяч конников, посреди которых с гвардейцами и гуламами нашёл своё место шах, двинулись к Хазараспу, догоняя ранее вышедшие войска и 1100 каюков, пущенных по течению реки.
3 ноября персидская армия подошла к местности Питняк. Здесь, на излучине, находилось самое узкое место Амударьи и называлось оно Девэ-боюни — верблюжья шея…
Тем временем самая мощная крепость хивинского ханства Хазарасп кишела наводнившими её войсками и бежавшим сюда населением. Улицы и дворы города сплошь были забиты людьми — не проехать, не пройти. На высокой глинобитной стене и возле её бойниц толпилось множество вооружённых стрелков. Сотни замбуреков, снятых с верблюдов, лежали на стене, обращённые дулами к Амударье. Крепостная стена была окружена глубоким рвом, заполненным водой. К городу через ров не, было переходов: вражеская артиллерия не могла подойти к ней на расстоянии выстрела. Хазараспцы, никогда ещё не сдававшие свой город никакому; врагу со времён Чингис-хана, жили надеждой, что выдержат и эту осаду. Эта вера подкреплялась их неутомимостью в работе. Днём и ночью кипела она, разнося вздохи горнов и звон молотков по наковальням. Казалось, все мастерские и торговые лавки превратились в одну огромную кузницу: всюду ковались мечи и кинжалы, кольчуги и забрала, подковывались кони и надевались на большеколесные арбы железные обода. В городской сутолоке вдесятеро увеличившегося населения люди, до сей поры не знавшие друг друга, становились друзьями с первой минуты знакомства и общения. И небольшой отряд джигитов, приехавших в Хазарасп с севера, со стороны Куня-Ургенча, приветливо встретили в караван-сарае туркмены, бежавшие из-под Чарджуя.