Исчезли солнце, теплый ветерок, сухой камень стены.
Сек снег, хлестал ледяной ветер, репшнуры уходили вниз, в густую тьму.
Шевелев поежился, открыл глаза и потер лицо. Вокруг него были хрустальный воздух ущелья, нагретая солнцем скала в блекло-оранжевых пятнышках лишайника и редкие пушистые облака. Со стены как на ладони просматривались лагерь и палатки кемеровчан. Шевелев достал из кармана монокуляр и навел на лагерь. Там, спиной к склону, сидел на валуне Гаривас и бросал в реку камешки.
* * *
— Что он там передумал на стене, когда его било-колотило при минус двадцати, одному богу известно. Может, минуты считал. А может, с Витькой прощался. Как он нашел силы спуститься в темноте? Он не говорил, я спрашивать не стал. Мы вечером собирали бутор, он все молчал, молчал, а потом отошел в сторонку и стал камешки в реку бросать… Долго бросал. Лицо от меня прятал.
* * *
Шевелев засунул в рюкзак бухту репшнура и поднял голову. Гаривас стоял метрах в десяти от палатки и глядел на бурлящую реку.
— Вова, может коньячку?
Гаривас не ответил.
* * *
— Ему так худо было, что в него коньяк не лез.
— А почему, собственно, худо? Ведь все обошлось. Он немного поморозил лицо, но все обошлось. Почему он так раскис?
— Выбирай слова. Вова не раскис. Его подломило. Ты повиси десять часов на стене при минус двадцати в гортексе на тонкий свитер — я на тебя просмотрю.
Шевелев допил чай и сгорбился на пуфике, уперев локти в колени.
— У меня есть товарищ, Коля Литовцев, — сказал он. — В девяносто девятом он сильно поломался на Чегете. Три раза оперировали, был остеомиелит, Колька полгода ходил с аппаратом Илизарова. Но в конце концов восстановился. Ну, там — боли на погоду и после нагрузок… Но физически он восстановился полностью. До травмы он катался на лыжах лет пятнадцать, и любил это дело больше, чем жену. В Терскол ездил три раза за сезон. Так вот, физически он восстановился, а кататься перестал. Подломило.
* * *
— Вот такая история, — сказал Бравик.
— Интересное дело… — Гена свернул с Нахимовского на развязку к Варшавке. — Ты можешь мне сказать, почему Шевелев знает про Гариваса такие вещи, а мы нет?
— Он был там с ним — вот и знает.
— Мы дружили с Вовкой двадцать шесть лет. А он не рассказал нам, как чуть не погиб.
— Ты обижаешься на него, что ли?
— Вроде того, — признался Гена.
— У него была одна очень симпатичная мне черта: он делился только хорошим. Все плохое он оставлял при себе.
* * *
Ольга набрала сестру и сказала:
— Ленка, справку Вите напишут. Я вот подумала: а не нужно справку о прививках?
Лена ответила: нет, только обычную справку о том, что не противопоказаны занятия в плавательном бассейне.