В эту ночь он оставался в средней комнате. Оба мальчика были в комнате старика, а в третьей комнате О-Лан оставалась одна — у нее начались роды. Он сидел так же, как при рождении своего первенца-сына, и слушал. Она не хотела его присутствия в этот час. Она рожала одна, присев на корточки над старой лоханью, которая хранилась на этот случай, и потом ползала по комнате, убирая следы того, что было, как животное прячет следы рождения детенышей.
Он напряженно вслушивался, не раздастся ли слабый и резкий крик, так хорошо ему знакомый, вслушивался с отчаянием. Мальчик или девочка, теперь ему было все равно: появится только лишний рот, который нужно кормить.
— Как было бы хорошо, если бы он родился мертвым! — прошептал Ван-Лун, и тут же послышался слабый крик, на мгновение нарушивший тишину. — Но в эти дни нечего ждать хорошего, — закончил он с горечью и остался сидеть, прислушиваясь.
Второго крика не было, и во всем доме стояла непроницаемая тишина. Но уже много дней повсюду стояла тишина, — тишина праздности и ожидания смерти. Вот эта тишина и наполняла дом. Внезапно Ван-Луна охватил страх. Он встал и подошел к двери, где была О-Лан, позвал ее сквозь щель, и звук собственного голоса подбодрил его немного.
— Ты жива и здорова? — спросил он жену.
Он прислушался. А вдруг она умерла, пока он здесь сидел? Он услышал слабый шорох. Она двигалась по комнате и наконец ответила слабым, как вздох, голосом:
— Войди!
Он вошел и увидел, что она лежит на кровати и тело ее плоско вытянулось под одеялом. Она лежала одна.
— А где же ребенок? — спросил он.
Она сделала легкое движение рукой над кроватью, и он увидел на полу тело ребенка.
— Мертвый! — воскликнул он.
— Мертвый, — прошептала она.
Он нагнулся и осмотрел комочек тела, комочек кожи и костей. Девочка! Он хотел сказать: «А я слышал, как она кричала — живая!», но тут он посмотрел в лицо женщины. Глаза были закрыты, и цвет лица был подобен цвету пепла, и кости выдавались под кожей — жалкое, безмолвное лицо женщины, претерпевшей до конца, — и не смог произнести ни слова. В конце концов за последние месяцы ему приходилось носить только собственное тело. Какие же муки голода должна была претерпеть эта женщина, которую изнутри глодало заморенное голодом существо, отчаянно стремившееся к жизни!
Он ничего не сказал и вынес мертвого ребенка в другую комнату, положил его на земляной пол и, после долгих поисков, нашел кусок старой цыновки, в который и завернул ребенка. Головка моталась из стороны в сторону, и он увидел на шее два темных синяка, но все же кончил то, что начал делать. Он взял сверток в цыновке и, отойдя от дома, сколько хватило сил, положил свою ношу на осыпавшийся край старой могилы. Эта могила стояла среди других, сравнявшихся с землей, давно забытых или заброшенных, на склоне холма у межи западного поля Ван-Луна. Не успел он положить свою ношу, как за его спиной появилась голодная одичавшая собака, настолько голодная, что когда он взял камень и бросил в нее, и камень ударился с глухим стуком о ее тощий бок, она все же отошла не дальше, чем на два шага. Наконец Ван-Лун почувствовал, что ноги у него подламываются, и, закрыв лицо руками, пошел обратно.