Алесь Станиславович обиженно смахнул слезинку, разъяснил, как малолетке:
— Да потому, уважаемый Василий Васильевич, что все эти байки про народ сочинены нашим братом писателем, который так ловок, шельма, продаваться за чечевичную похлебку. На самом деле никакого мифического народа в природе не существует, а есть только хам и лодырь, который без хорошей плетки и пальцем не пошевелит.
— Уж слишком сурово, уважаемый Алесь Станиславович, — возразил Абражевич, хотя задор правдолюбца был ему по душе. Он и сам давно не верил в эти поэтические теории об исключительности, долготерпении и вечной полудреме народа, но могущего, подобно богатырю Илье, в одночасье пробудиться и великим усилием спасти мир. Возможно, вдалбливать подобные высокие идеи в головы молодого поколения отчасти полезно, но разумного, мыслящего человека многие факты истории убеждают в обратном: народ, как послушная отара, всегда следовал за сильной личностью, лидером нации, не важно, кем он являлся — князем, царем, секретарем ЦК, — и действительно совершал великие деяния, в которых позже ни один юрист не разберет, чего там больше — героизма или злобы.
Лучшее тому подтверждение — новейшая история. Семьдесят с лишним лет тупо, с энтузиазмом и неистовым блеском в глазах (Абражевич это хорошо помнил) поддерживали коммунистический режим, хотя при нем треть населения перебывала в лагерях. Но стоило появиться блаженному дудочнику с блямбой на лбу, как тот же народ во все свои могучие легкие согласно завопил: "Перестройка, мать твою, перестройка!" Глядь, дудочнику дал под зад сокрушительного пендаля собрат по партии. И что же народ? Ведь его никто не спросил, лишив огромной и мощной страны, затем подло ограбил и "обгайдарил" и после этого послал в рынок, даже толком не объяснив, что это такое. Нет, народ — это словеса, которые употребляют в узких корыстных целях недобросовестные политики.
Как бы подтверждая его мысль, писатель Алесь Станиславович продолжал гневно гудеть:
— Хватит, наслушались! Да из этого вашего народа раба каленым железом не выжечь! Как был мужик крепостным, так им и остался! Для него только тот прав, за кем стоит сила. А мне все талдычат, мол, демократия, народовластие. Полно, господа хорошие! Если этому пьяному народу действительно дать власть, пугачевский бунт покажется святочной сказкой. Все это уже было в истории. Чем больше народу воли давали, тем гуще кровь лилась.
Какой-то молоденький, но со знакомым лицом, то ли писатель, то ли телевизионщик, смазливый, с припудренными щеками, явно из тех самых Борисов Моисеевых, дерзко выкрикнул из дальнего угла стола: