Когда Блаватская получала известие о появлении где-ни-будь в мире нового отделения Теософического общества, эти дни были для нее лучшими, самыми радостными в жизни.
Несмотря на необходимость постоянного пребывания в уединении, чего требовал от нее писательский труд, Елена Петровна любила общаться со многими людьми. Аудитория ей внимающих была вроде хорошо просушенных смолистых бревен, захватив которые, пламя ее мысли разгоралось еще яростнее на погребальном костре уходящего в небытие старого, замшелого в своей косности мира.
Она относилась к женщинам порывистым и эмоциональным. Ее деятельная натура не смирялась перед пассивностью Олкотта. Неудивительно, что она затыркала его обвинениями и попреками в малодушии, инертности и паникерстве. А что еще ей оставалось делать, когда она видела, что все идет не так, как ею изначально задумывалось?
Некоторые из поверивших в оккультные силы Блаватской слушали ее, разинув рот, и удивлялись происходящим чудесам или феноменам. А чудес этих она сотворила для них великое множество. Так, ее инициалы на платке мгновенно заменялись инициалами Синнетта, с потолка сыпались цветы, позвякивали невидимые серебряные колокольчики, постукивания и пощелкивания сменяли друг друга в бешеном ритме, словно шабаш ведьм врывался в спокойный и рассудительный чиновнический быт. Вместе с тем главным были вовсе не эти забавы ее утомившегося от жизни сердца.
Она больше всего надеялась укрепить свои отношения с теми, кто уже получил духовную свободу и даже приобрел сверхъестественные способности: мог творить чудеса, управляя природными стихиями, — с махатмами. С этими реальными, а не придуманными ею людьми она постоянно искала встреч.
Вот что пишет А. Бэшем: «…уже в одном из поздних гимнов „Ригведы“ сообщается о существовании особого рода святых людей, отличных от брахманов (представители высшей жреческой касты, „дваждырожденные“. — А. С.). Это „молчальники“ (муни); одеждой им служит ветер, и, напоенные собственным молчанием, они способны подниматься в воздух и парить вместе с птицами и полубогами. Молчаливому муни известны мысли людей, ибо он испил из магической чаши Рудры, чей напиток губителен для простых смертных»>[407].
Основное впечатление, которое Блаватская вынесла из ознакомления с Индией религиозной, — впечатление ее исключительной сложности. Она поняла, что к этой Индии вряд ли возможно прилагать какие-то обычные мерки и масштабы. В этом случае оценки окажутся односторонними и, следовательно, неверными. Но то, что Блаватская увидела и узнала, показалось ей в самом деле небывалым и неслыханным. Это был совершенно новый мир, в котором существовало, однако, если внимательно к нему присмотреться, много такого, что ей было хорошо известно по прежним путешествиям в другие страны. Это был чрезвычайно значительный духовный мир: культурно-религиозная традиция в нем не пресекалась тысячелетиями — вот что его в первую очередь отличало. И дух человеческий при этом не отучнел, не одряхлел, не распался. Уже одно это таило в существовании подобного мира какой-то глубочайший смысл, какую-то божественную цель.