- Жаль! - искренне огорчился Знаменский. - Мы с ним вчера содержательный вечерок провели. Говорили, говорили, даже легче мне стало.
- Пили, конечно?
- Конечно. А как бы еще могли по душам поговорить?
- Ростик, не кажется ли тебе, что не с таких знакомств надо здесь начинать? - вовсе не укоряя, а лишь заботу свою выказывая, спросила Нина.
- Начинать? Ты считаешь, что я приехал сюда начинать? А не заканчивать? Да вон же он! Ах, паршивец, спрятался в пивнушке! Сейчас я его достану! Знаменский рванул было, но опомнился, вернулся к Нине, взял ее за руку, поднес руку к губам.
- Прости, Нина, прости великодушно, но меня неудержимо тянет к этому бродяге. Верно, тебе незачем с ним знакомиться, а я побегу. Отпускаешь? Прощаешь?
- Но ты придешь к нам обедать?
- После пивнушки-то? Ниночка, от меня будет дурно пахнуть. Но завтра, завтра - обязательно. Приглашаешь на завтра?
- В любой день, Ростик. Мы с Захаром всегда тебе будем рады. - Она подумала, поколебалась и вдруг помолила: - Ростик, прошу тебя, уйдем отсюда!
Он внимательно поглядел на нее, заглянув под широкие поля шляпы, помедлив, поискав слова, попросил:
- Нина, ты не жалей меня... Хуже нет...
- О чем ты?! - Она распрямилась, даже оскорбилась, наиграла, как могла, свое возмущение.
Но он ей не поверил:
- Хуже нет... Так я побежал?
- Беги...
Она проводила глазами его засновавшую в толпе спину, будто окрылившуюся от этого из невесомой ткани пиджака, который сейчас впорхнет в грязное нутро прибазарной пивной, плечи ее, словно озябнув, вздрогнули. Сновавшие здесь люди обтекали ее. Здесь ей не место было. И она торопливо пошла отсюда. Ведь город был глазаст, приметлив, как все азиатские города. С кем шла жена дипломата? Почему вдруг осталась одна? А спутник ее нарядный куда побежал? Ну что ж... Так, так...
В пивной, в павильоне из пластика и стекла, отвратная загустела вонь. Прокисшее пиво, выплесками сохшее на бетонном полу, рыбья шелуха по углам, пластик, неистребимо вонючий, - все это липло к взмокшим телам мужчин, смешалось с запахом их пота. Тут и минуты нельзя было продержаться. А вот держались мужички. Даже подолгу держались, потягивая пивко. А иные, грифами или кондорами, сонно сидели у стен на корточках, отдыхали, обратив сонные глаза на улицу. Но чуть появлялись женские ноги, глаза грифов и кондоров просыпались, округлялись, лучились хищным светом.
- Ну и разоделся! - встретил Знаменского Ашир. - А я знал, что ты сюда заглянешь, взял для тебя кружечку. Пей! Подвиньтесь, кунаки!
Он стоял у высокого стола, у залитой пивом и заваленной рыбьими ошметками поверхности из пластика, тошнотно пахнущей. Мужчины, обступившие эту поверхность, сонно присосавшиеся к пиву, неохотно подпустили новенького к столу. Им было не любопытно, кто явился. Они действительно подремывали, сомлев от жары, духоты, уйдя в свои думы. Тут не шумно было. В таком бы последнего разбора портовом шалмане, ну, в Неаполе, в самом-самом паршивом закуте, где так же вот пахло, - запахи запоминаются, - гул бы стоял, ор, смех и брань висели бы в воздухе. Здесь - нет, тихо было, не в обычае тут было орать. Пили пиво, молча, сосредоточенно, отрешенно. Можно бы еще прибавить: истомленно. Ведь если начал пить пиво в такую жару, то уже не остановишься. Знаменский знал об этом.