Забава
«Хорошо быть дома…»
– Хорошо быть дома, отец, – вслух повторил Андрей.
– Это я и сам понимаю, сынок. – Боярин сдвинулся вдоль кровати, потрогал ладонью изразцы в изголовье. – Вроде теплые. Однако прохладно тут у тебя. Али от окна дует? – Василий Ярославович отошел к слюдяным рамам, поводил перед ними ладонью, вдруг повернулся: – Так откуда ты пришел израненным таким намедни, новик? На тебе же, кроме как на лице, ни единого живого места нет! Все тело – корка одна сплошная кровавая! Ну, отвечай, чего опять учудил?
– Ты не поверишь отец… – Ответ на этот вопрос Зверев успел придумать заранее. – Замыслил я с нечистой силой на Сешковской горе сразиться. Слез после полуночи со стены, да и пошел к ним драться.
– Ну, ты, прости Господи, сыночек, и обалдуй, – покачал головой боярин. – Нечто стоиком святым себя вообразил? Отцом церковным? Отвага – дело хорошее. Но ведь и разум у человека быть должен! Вот она, молодость. Силушка через край прет, а умишка – с воробьиный нос! – Он чуть помолчал и поинтересовался: – И кто одолел?
– Коли по очкам, – пожал плечами Андрей, – то они. Но по результату… Я ведь жив, правда? Значит, ничья.
– Не делай так больше, сынок, – вздохнул боярин. – Хоть бы словом обмолвился! Я бы тебе отсоветовал. Силушку попытать и иначе можно, и с лихостью, и без крови такой. Хочется тебе чего, Андрей? Сделать чего, прислать?
– Есть хочется…
– Оно и понятно, кровищи столько выпустить… Пахома пришлю – с вином рейнским, почками заячьими на вертеле, да седлом бараньим.
Боярин вышел из светелки, и тут же в окно постучали. Андрей встал и, покачиваясь от головокружения, добрел до наружной стены, оперся на нее, попытался скинуть крючок рамы. Однако тот, тугой, не поддавался.
– Что ты делаешь, дитятко?! – Белый, поставив поднос на сундук, кинулся к новику, довел до постели, помог лечь.
В окно постучали снова.
– Открой, Пахом, – попросил Андрей.
– Зачем? Токмо холод зимний впускать!
– Открой!
Недовольно бормоча себе под нос, дядька растворил слюдяную раму. Тотчас на подоконник опустился ворон, каркнул, стряхнул повешенный на шею небольшой березовый туесок и выпрыгнул наружу.
– Тьфу, прости Господи, – торопливо перекрестился Пахом. – Выбросить пакость-то эту?
– Открой, что в ней?
– Да жир какой-то, новик. Крапивой воняет Выкинуть?
– Нет, – откинул одеяло Андрей. – Натри-ка мне этой мазью тело. Везде, где раны есть.
– Ох, грехи мои тяжкие, – опять прикрылся знамением Белый, однако просьбу выполнил, зараз вычерпав весь туесок до дна.
Тело словно погрузили в теплую газированную ванну – его пощипывало, покусывало, щекотало, как опущенную в муравейник руку. Зверев, сберегая тепло, спрятался под одеяло, н дядька переставил поднос ему на ноги: