. В вышедшей в 1967 г. популярной книге В. И. Лебедев также не отказался от своей точки зрения на события первого десятилетия XVIII в. как именно на восстание, а не на крестьянскую войну
[290].
Движение Булавина начинает вновь трактоваться как крестьянская война в начале 60-х годов, а его хронологические рамки раздвигаются по 1709 г., тогда как раньше ограничивались 1707–1708 гг.[291]. На рубеже 60–70-х и в последующих годах восстание все чаще и настойчивее приравнивается к крестьянским войнам. И несмотря на то, что ряд историков до сих пор оспаривают эту точку зрения, именно она постепенно и прочно перекочевала в школьные и вузовские учебники, в справочную литературу и сделалась чуть ли не официальной.
Аналогичным образом под первой крестьянской войной стало пониматься не только восстание под предводительством И. Болотникова 1606–1607 гг., как раньше, а цепочка народных выступлений, начиная с восстания Хлопка и кончая вспышками вооруженного протеста крестьян подмосковных и других уездов в 1614–1615 гг.; под второй крестьянской войной — не только события 1670–1671 гг., но и первый поход отряда С. Т. Разина в 1667–1669 гг.[292], В принципе такие точки зрения правомерны и находят поддержку, но порой они необоснованно подаются не в качестве научной гипотезы, а как вполне безусловные, устоявшиеся, единственно верные и не вызывающие сомнения истины.
Если придерживаться не безоговорочно принятого и не переставшего быть дискуссионным в советской историографии определения крестьянских войн как высшей формы борьбы народных масс, как гражданских войн эпохи феодализма, которые охватывают значительную территорию и вовлекают в движение все недовольные слои многонационального населения деревни и в меньшей мере города[293], то станет заметна тенденция некоторого подтягивания, приподнимания до крестьянских войн вполне обычных в феодальный период вооруженных выступлений крестьян.
Ставка в исторической науке на завышение таких проявлений классовой борьбы в какой-то мере сравнима с еще столь недавно безраздельно господствовавшими в нашем обществе культом вала, магией цифр, гонкой за количественными показателями, равнением на конъюнктуру, выполнением негласных установок. Стремление дать на-гора как можно больше крестьянских войн, как можно больше революционных ситуаций и т. п. стало тогда не только для отдельных авторов, но и для целых научных коллективов искаженно понимаемым делом профессиональной чести.
Так, в результате в общем-то произвольного наращения и округления хронология первой крестьянской войны приблизилась к средней продолжительности внешних войн, которые вела Россия в XVI–XVIII столетиях, уступая только Ливонской и Северной, длившимся более 20 лет.