— Тоже мне — судно! — презрительно сказал Овидько, пока Кушлак смазывал ему какой-то желтой мазью ожоги. — Старая рваная калоша.
— Да как вы смеете! — вдруг неистово закричал капитан. — Я не позволю оскорблять моего «Альбатроса»! На нем в гражданскую войну пушки стояли! Да-с! Я с него беляков бил!
— Ну, коли так, прошу нас извинить, папаша, — примирительно пробормотал Овидько, протягивая капитану свою огромную ручищу. — Не ведал я, что ваш «Альбатрос» такой боевой корабль…
Капитан, взглянув туда, где недавно стоял его «Альбатрос», а теперь черный ночной Дон катил свои волны, вдруг горько, по-стариковски заплакал.
На следующее утро, с рассветом, «Железняков», пройдя еще несколько километров вверх и не найдя больше ни одного человека, развернулся и уже вдоль правого берега пошел вниз по реке. Теперь матросы, сойдя с корабля, уходили далеко в степь, искали раненых в сухих, поросших ковылем балках. За день они нашли еще восемь бойцов и офицеров.
К вечеру Харченко приказал полным ходом идти в Азовское море.
Все люки и иллюминаторы задраили. Монитор готовился к бою, но он был очень перегружен. Люди расположились по всему кораблю. Женщины кормили ребят, рассказывали матросам и друг другу о своих неисчислимых несчастьях. Кок выбивался из сил, обнося их супом и рисовой кашей. Кушлаку тоже хватало по горло работы: он перевязывал раненых, поил их спиртом, уверял, что раны их несерьезны и все они в ближайшее время вступят в строй.
Морячка Валя попыталась встать на ноги — и снова горько заплакала. Напрасно утешал ее Кушлак, напрасно убеждал Алексей Емельянович, что она обязательно выздоровеет и будет ходить, как прежде.
— Нет, нет, — рыдала она, — я навсегда калека!
Алексей Емельянович отворачивался, растроганный искренним горем этой маленькой синеглазой девушки. Он узнал от спасенных матросов, что Валя едва ли не самая храбрая была у них в батальоне: многим спасла она жизнь, многих вытащила из-под огня на своих плечах.
Ночью «Железняков» стал приближаться к морю. Грязный туман застилал фарватер. По носу монитора мерцали какие-то непонятные огни. Вдруг в темной мути замигали огненные вспышки. В небе послышалось назойливое, хриплое гудение. Тоскливое чувство овладело командиром. Одно дело — выдержать бой, имея на борту лишь экипаж, способный сражаться, другое — когда корабль битком набит ранеными, женщинами, детьми. Если теперь на палубу упадет бомба, монитор превратится в кромешный ад. Харченко оставил за себя на мостике штурмана, а сам спустился вниз, к радисту. Ильинов с наушниками на голове сосредоточенно слушал. Он встал.