— А папа на Дальнем Востоке, майор… У меня адрес есть. Дать!
Мы пошли вместе широкой аллеей. С Волги доносилась перекличка теплоходов. Синяя предвечерняя мгла окутывала далекий окский мост.
2. Скрипки в степи
И еще одна встреча с прошлым подстерегла меня недавно.
С лейтенантом Михаилом Годаевым мы служили в одной роте взводными, вместе отступали с боями от Дона к Волге.
На войне бывало и так: бои, бои, водные переправы под бомбами, отбитые танковые атаки и нежданно — день-другой, иногда же всего несколько часов — неправдоподобная тишина.
Помню, в один из таких дней, летом сорок второго года, сидели мы с Михаилом в окопе где-то за Сальском. Вечерело. Спала дневная жара. Степная пыль, недавно такая густая, что, казалось, в ней меркнет солнце, осела на пожухлую траву, и багровый диск тяжело закатывался за горизонт.
Михаил снял каску, положил ее рядом с собой.
Все нравилось мне в этом человеке — и мужественное, волевое лицо его, и карие умные глаза, и вьющиеся негустые каштановые волосы, и слегка глуховатый голос. Он неожиданно начал читать стихи:
Умолкает вдруг раскат войны,
И уносит ветер запах пороха.
Я прислушиваюсь к вздохам тишины,
К миру милых, позабытых шорохов.
Будто вновь родился и живу,
И ромашки прежде не цвели.
Пальцем гладить хочется траву.
Облако — глазам ловить вдали.
Все по-новому значительно и важно:
Посвист суслика, жужжание шмеля,
Воздух чистый и немного влажный,
Тихая и нежная земля.
— Чье это! — спросил я.
— Мое, — неохотно ответил Михаил.
Я даже не удивился. Просто он и это мог, как, наверное, и очень многое другое.
— Пойдем в санбат, — попросил он. — Надо лучше забинтовать…
Во вчерашнем бою Михаила ранило осколком снаряда в кисть левой руки, и его тогда же неплохо перевязали. Дело, конечно, было не в ранении и не в новой перевязке, а в милом враче — башкирке Айгуль Гелиевой.
Черноволосая, скуластая, с немного косым разрезом глаз, Айгуль была любимицей полка — сама вынесла не одного бойца из-под огня. Но все знали и то, что строгая, недоступная Айгуль наконец полюбила. И этим счастливцем был лейтенант Годаев — достойный ее человек, и к ней относились еще бережливее прежнего. Даже то, что они были близки, никто не осуждал — в конце концов они молоды, кто ведает, что ждет их завтра!
Мы поднялись из окопа и пошли степной дорогой в сторону села, оставляя позади себя, километрах в двух, железнодорожную насыпь, за которой засели гитлеровцы. Ни выстрела, ни резкого звука, только стрекочут кузнечики. И так хорошо, свободно идти этой выбитой копытами и повозками дорогой в стерне, радоваться, что есть на свете заходящее солнце.