Она все-таки поднялась, хотя тело активно не желало двигаться, и добралась до двери, а потом от двери и до лестницы. На верхней ступеньке сидел Толик и баюкал камеру.
– Привет. Где все? – разговаривать приходилось шепотом.
– Внизу. Постой, пожалуйста, так. Хотя нет. Лучше иди.
Камера оседлала Толика и пристроилась за Саломеей. Прогнать бы… голоса не хватит.
Спускаться пришлось, держась обеими руками за шаткие перила. И поскрипывающие ступеньки предупреждали: осторожней. Неловкое движение, и вниз покатишься.
А Толик запечатлеет несчастный случай, радуясь удачному эпизоду.
– Ой, а ты уже встала? Ты така-а-ая красная! – Зоя и сама вспыхнула пунцовым румянцем. – А Илька говорит, что тебе надо лежать. И ты совсем-совсем больная…
– Не дождется.
Далматов краснеть не умел. Он подвинул стул к печке и велел:
– Садись.
У печки жарко. Разве он не видит, что Саломея и без того вот-вот вспыхнет? Не видит. Он на Зою смотрит. Синий свитерок из ангорки сидит по фигуре, как и розовые штанишки, отороченные мехом. И фигура-то хороша… слишком хороша.
Ну да, Зоя ведь предупреждала.
– Тебе не следовало вставать.
Рука Далматова легла на лоб. Ледяная. Неприятная. Стряхнуть бы, но Саломея кивает, соглашаясь: не следовало.
– А я вот никогда не болею! Потому что веду здоровый образ жизни. И закаляюсь.
– Пить хочешь? Конечно, хочешь. Не злись, Лисенок. Все будет хорошо.
Все было плохо. Стальная змея на голове. Разодранное подступающей ангиной горло. Мокрая майка.
– Лисенок – это потому что рыжая, да? Классный цвет. Я как-то хотела покраситься в рыжий, а Викуша сказала, что это – пошлость. Ну сейчас все в рыжий красятся…
Далматов подал не стакан – круглую чашку, которую удобно было держать забинтованными руками. Варево источало чудесный аромат мяты, ромашки и еще чего-то, медвяно-сладкого, летнего.
– И веснушки уже не модно. Вот года два тому… – Зоя мечтательно закатила глаза. – Все просто свихнулись на веснушках. Как будто это красиво!
– Красиво, – пробормотал Далматов, поддерживая чашку. – Пей.
Горько. И сладко. И обжигает, но тотчас затягивает раны.
– Хотя на самом деле Тайра Бэнкс говорит, что красота – в индивидуальности.
Надо же, какие умные слова. А взгляд осоловелый, почти влюбленный. Ресницы томно подрагивают, и кружевные тени едва-едва касаются нежнейших Зоиных щечек.
Этот спектакль – не для Саломеи. Третий – лишний.
– Мы тут про Вику разговаривали.
– Я говорила, что Викуша клевая… Жалко будет, если она умерла. – В голосе Зои ни капли сожаления. Вряд ли она вообще осознает смысл слова «умерла». – Я ей страничку в «Одноклассниках» заведу. Траурную. У меня и фотка красивая есть. А рамочку Толик нарисует. Толик, нарисуешь?