Бросив потом тех кур у моих ног, они потребовали, чтобы я их обработала и приготовила для них еду. Пока я занималась курами, они по двору бродили и шнапс пили, а я, как только кто-нибудь из них, в сторону погреба сделает несколько шагов, в ужасе застывала, боялась, что они в погреб заглянут и там тех раненных наших солдат найдут.
Немцы тогда в селе до самого вечера гуляли: пили и ели. Иногда они заходили в хату, где дед Ваня лежал, и Анечка с Ниной возле него на полу сидели. К счастью, немцы к ним тогда не приставали, а деду Ване, словно издеваясь, они предлагали выпить за их победу.
Потом наши войска опять наступление начали. В тот день, наша артиллерия из Новой Одессы прямо по селу стреляла, вокруг нашей хаты взрывы несколько часов не утихали. А мы, как только обстрел начался, деда Ваню в погреб перенесли, и там сидели до тех пор, пока тишина не наступила. Я до сих пор не могу забыть, как в небе сначала возникает надрывающийся, приближающийся с неимоверной быстротой рев, а потом рядом с нашим погребом раздается оглушительный взрыв. Вслед за этим откуда-то издалека вырастает второй захлебывающийся воем звук, он длится несколько секунд и вновь — оглушительный грохот. Потом появлялся звук от полета следующего снаряда,… слышать это было просто нестерпимо, а земля вокруг нас так гудела и дрожала, что, казалось, потолок в погребе вот-вот обрушится. У меня было такое ощущение, что я схожу с ума. Обнявшись, мы забились в угол погреба и молили Бога только об одном: чтобы все это быстрее закончилось.
С нами тогда и тот солдатик, что постарше, в погребе лежал — мучился, мы с него всю мокрую от дождя и крови форму сняли, перемотали простынями и тряпками укутали, давала я ему и те таблетки, что немецкий врач деду Ване принес, но его все равно продолжало трясти, временами он дико кричал от боли, потом он сознание терял, горел и метался в бреду. Фамилии я его не знаю, а на руке у него была наколка с именем: «Петя». Мы его потом нашим солдатам передали, и его в лазарет отнесли. Я не знаю, жив ли он остался тогда,… но, скорее всего, что нет — слишком тяжелые раны были у него. А в углу погреба лежал, уже умерший к тому времени, тот молоденький солдатик, что без руки был. Анечка ему тоже жгут на обрубок наложила, чтобы кровь остановить, пытались мы его и в чувство привести, но все напрасно — умер он, так и не придя в сознание, бедняжка.
— А когда наступила тишина и мы, одуревшие от грохота, выползли из погреба, — после небольшой паузы дрожащим голосом продолжила свой рассказ баба Киля, — мы увидели вокруг погреба и хаты не менее десяти дымившихся глубоких воронок. А рядом с хатой, из развороченной стены сарая, сумасшедшими глазами смотрела на нас привязанная к стойлу наша корова. Ее трясло. По двору кружился куриный пух, и были разбросаны ошметки куриного мяса. Двух соседских хат вообще не было — на их месте были развалины и дым. А в саду все было искорежено гусеницами немецких танков, почти все наши деревья были повалены.