— Но, отец…
— Все, Мануил. Я не хочу больше об этом говорить. — Василевс нахмурился. — Тем более в свой день рождения. И помни, мой дорогой наследник: когда императоры Рима — того самого Рима, где сидит самозваный глава всех христиан, — начали уподобляться варварам, Империя пала в прах. И забывать об этом — значит добиваться повторения урока.
Он хотел еще что-то добавить, но тут на галерею дворца быстрой походкой вошел великий доместик Иоанн Аксух.
— Мой государь, — крещеный магрибинец склонил голову.
— У тебя встревоженное лицо, Хасан, — глядя на своего крестника, заметил василевс. — Похоже, ты пришел сообщить не о ликовании наших фем?[59]
— Увы. Это так, о величайший. В Константинополь пришел корабль.
— Что за корабль? И чем он так замечателен, что его приход тревожит мудрейшего из моих помощников?
— Я лишь вернейший, мой государь. И потому спешно прибыл сюда, несмотря на праздник. Позволь сообщить мне правду, не дожидаясь удобного часа.
— Говори, я не буду гневаться.
— Это наш корабль — один из тех, которые ты посылал с войском к Матрахе.
— Почему он вернулся? — помрачнел Иоанн Комнин.
Великий доместик, сдерживая эмоции, начал доклад:
— Буря разметала эскадру. Спасшиеся не в состоянии точно сказать, сколько кораблей погибло, но своими глазами они видели, как многие дромоны переламывались и шли на дно. Вероятнее всего, наши люди не смогут оказаться в Матрахе к тому часу, когда туда прибудет Святослав. Чтобы собрать новое войско и отправить его, уйдет не меньше пяти недель. К тому моменту Понт будет штормить еще более, чем теперь.
Император вяло махнул рукой, отвечая на крики приветствия товарищей по оружию и забывая о всадниках, идущих маршем у самого балкона, повернулся к Иоанну Аксуху:
— Если мы не можем добиться, чтобы наш враг стал нашим союзником, если мы не в силах гарантировать его верности, нам остается лишь одно — уничтожить врага.
* * *
Симеон Гаврас бросил взгляд на лежащее перед ним ожерелье из крупных голубых камней в тяжелой золотой оправе и недоумевающе посмотрел на ювелира.
— Я же просил тебя принести мне что-нибудь такое, что будет не зазорно надеть герцогине.
Содержатель крупнейшей в Аахене ювелирной лавки, родители которого много лет назад бежали из Ломбардии после захвата ее норманнами, как и большинство беглых ломбардцев, почитал себя подданным императора ромеев и потому, увидев грамоту с печатью Комнинов, склонился в нижайшем поклоне, предоставляя в распоряжение знатного вельможи весь свой товар.
— Ну да, — ответил он, недоумевающе глядя на Симеона Гавраса, — я и доставил такие украшения.