— Как поживает… Снежана?
Лаврова снова держала руку у горла. Это становилось таким привычным, что она перестала это замечать.
— Здорово. Мы теперь все время вместе с ней. Вчера ходили в парк развлечений, она, я и папа.
Лаврова положила трубку, не дослушав. Лавровой не стало в прямом смысле слова. Ее место заняла другая женщина. Она вытолкала Лаврову оттуда, даже не узнав, кто она такая. Не пожалев. Не подумав. Просто так.
Лаврова не умела рисовать, не владела ни одним музыкальным инструментом, даже гитарой, не умела прыгать с парашютом, не занималась альпинизмом, не сплавлялась на байдарках, не владела приемами рукопашного боя, не была автогонщиком или горнолыжником. Она не покоряла горные вершины, не погружалась в морские пучины, не бродила по таежным дебрям, не открывала новые земли, не летала в космос. Она была ничем, пустым местом. Она не смогла выполнить даже самого главного, такого естественного для всех женщин предназначения — родить собственного ребенка. Нулем. Вот кем оказалась Лаврова.
«Пусть его жизнь будет связана с блистательными, талантливыми людьми, которые смогут многому его научить. Он с ними вырастет и добьется успеха», — убеждала себя Лаврова, которой до смерти было жаль, что Никита не станет художником.
«Я опять все провалила», — отчаянно думала она.
* * *
На кафедре была комната, где хранились микроскопы и учебные препараты. Они лежали на стеллажах в специальных промаркированных ящиках. Их расставляли лаборанты перед началом занятий со слушателями курсов повышения квалификации. Учебные микропрепараты были тончайшими срезами тканей человека, расцвеченных красками. Ящики имели названия: «паренхиматозные дистрофии», «мезенхимальные дистрофии», «гломерулопатии», «тубулопатии», «пиелонефрит», «пороки сердца», «ишемическая болезнь сердца», «ревматизм» и так далее и так далее.
Лаврова прошла в следующую комнату, которая сообщалась с первой. Эту комнату Князев называл «анатомический театр». На ее стеллажах хранились макропрепараты, части органов, извлеченных из мертвого человеческого тела и достойных внимания врачей, которые проходят повышение квалификации. Макропрепараты находились в закупоренных сосудах, заполненных консервантами, чаще формалином. Лавровой нужно было отыскать макропрепарат с внематочной беременностью, закончившейся разрывом фаллопиевой трубы и внутренним кровотечением, от которого женщина и умерла.
Взгляд Лавровой остановился на полке, где хранились банки с уродцами, внушающими ужас, отвращение, суеверный страх благополучным людям и потому популярными с незапамятных времен. О них писали в одиннадцатом веке арабские лекари, в шестнадцатом веке — врач, ученый и чернокнижник Амбруаз Паре. В семнадцатом веке для своей кунсткамеры их собирал по всей Европе Петр Первый, следуя моде того времени, когда у каждого монарха был свой музей артефактов. Они вдохновили Гете на описание магических ритуалов создания ущербного Гомункула, заранее обреченного на гибель своей нежизнеспособностью.