— Это все не тайна. — Ольга Григорьевна отчего-то почувствовала сильное сердцебиение, хотя незнакомка говорила о вещах, ей известных.
— На первый взгляд, нет… — покладисто согласилась Августа Гейндрих, и в ее зеленых глазах вспыхнул дьявольский огонек. — Но все же тут есть кое-что, чего вы не знаете, ваша светлость… Ваша дочь тогда умерла…
— Вы сумасшедшая?! — воскликнула княгиня. Кровь отхлынула от ее лица, она сделалась мертвенно бледной. Если бы женщина не сидела в этот миг в кресле, ноги не удержали бы ее обмякшего тела.
— Да, это страшная правда, и в нее нелегко поверить, — сочувственно вздохнула женщина. — Но я могу поклясться на Библии, что сама увезла вашу дочь мертвой из вашего особняка, похоронила ее и своими руками поставила над ее могилкой крест.
— Это безумие… Этого не может быть… Вы лжете мне… — Княгиня твердила эти слова в последней надежде прикрыться ими от надвинувшегося кошмара, но из ее глаз уже текли слезы. Она не могла, не желала верить этой ужасной зеленоглазой женщине, явившейся будто прямо из преисподней, чтобы растоптать ее сердце… И в то же время верила ей. Страшнее всего было то, что прозвучавшее признание мгновенно вызвало в душе Ольги Григорьевны ответный отклик, как будто некая малая часть ее существа всегда знала, какой подделкой является ее счастливое материнство. Да, это правда, она и сама тогда что-то подозревала… На какой-то миг, когда она впервые взяла девочку на руки, тепло малютки, тяжесть ее тела показались ей незнакомыми, чужими… Малый, краткий миг, который прошел и не повторился до сегодняшнего дня… Не повторился, но не забылся.
— Ваш супруг опасался, что вы лишитесь рассудка, когда узнаете правду. — Гостья испытующе смотрела на оцепеневшую, растерявшуюся княгиню. — Не вините его очень строго… Он желал вам только добра, вот и попросил меня взять из приюта новорожденную девочку. Когда я исполнила его просьбу, князь удалил из дома докторов и уволил слуг, знавших о смерти вашей дочки. Ребенок был подменен, и как только вы встали на ноги…
— Он поспешил увезти нас из Петербурга, — договорила за нее Ольга Григорьевна. Она больше не плакала, слезы высохли. На душе лежала страшная тяжесть, но женщина чувствовала себя на удивление спокойной. Теперь ей наконец стало понятно, почему князь так медлил с возвращением на родину. «Павел боялся, что ему не всем удалось заткнуть рты… Кто-нибудь вспомнит, проговорится… Вот это и произошло… Так быстро, Боже мой, будто эта особа шестнадцать лет ждала момента, чтобы нанести удар!»
— Я больна, бедна, одинока и стою одной ногой в могиле, — между тем продолжала слабым голосом Августа Гейндрих. — Вот и решила открыть вам всю правду. Ведь от других вы ничего бы не узнали. А вы имеете право знать! — Она закашлялась, прижав к губам кончик кружевного шарфа. — …Осмелюсь обратиться к вашей доброте, сударыня, и попросить немного денег… О, уже не на лечение, я ведь обречена… Я прошу на похороны. Неужели не заслуживает достойных похорон та, что своими руками когда-то похоронила вашу драгоценную РОДНУЮ малютку?!