– Сейчас я не могу, Сычов. Сейчас я не могу жить.
– Ну ничего, товарищ командир. Вы отдохните пока. Сейчас не сможете, так потом будете жить.
Агеев еще старался дышать и смотреть на Сычова.
– Я потом тоже не буду жить, Сычов. Я хотел, чтобы вы все, чтобы все бойцы жили, чтобы люди одолели смерть.
Агеев повернулся лицом к молча смотревшим на него бойцам.
И тогда его предсмертный изнемогший дух снова возвысился в своей последней силе, чтобы и в гибели рассмотреть истину и существовать согласно с ней. У него явилось предчувствие, что мир обширнее и важнее, чем ему он казался дотоле, и что интерес или смысл человека заключается не в том лишь, чтобы обязательно быть живым. И в отречении своем от уходящей жизни Агеев доверчиво закрыл глаза. Из-под века правого глаза у него вышла одна слеза и осохла, а на другую слезу у Агеева уже не было жизни.
Сычев склонился к голове командира и прислушался к его дыханию; затем он поднял свое лицо к бойцам и сказал им:
– Нету больше его.
И, обняв ноги покойного, Сычов заплакал, чтобы облегчить свое сердце. Он не знал, как ему быть теперь, и не мог стерпеть в себе грустной любви к умершему, которой он прежде не чувствовал или она была подавлена в нем обыденной привычкой к своей равнодушной жизни.
– Ничего, пускай он так, – сказал боец Морковников. – Это душа в старшине родилась.
Бойцы по очереди стали подползать к Агееву, и каждый человек поцеловал скончавшегося.
Сычов дал бойцам на прощание лишь малое время, а затем велел всем одуматься и приготовиться к сражению с окружающим Семидворье врагом.
– Ишь какие люди смерть за нас принимают, – сказал Сычов. – Пускай только сробеет теперь в бою какой недоделок!
Сычов оглядел всех своих живых бойцов. Красноармейцы были безмолвны. Они привыкли терпеть бой и могли стерпеть даже смерть, но сердце их не могло привыкнуть к разлуке с тем, что оно любило и что ушло от него безответно навеки.
1943