А ведь она была, была, не исчезла никуда. Про араратскую краску, про знаменитый некогда «кирмиз» просто... забыли. И лишь в немногих армянских монастырях по-прежнему доброй Славой пользовался «кармир вортан»: кармином раскрашивали гравюры в книгах. А еще в начале прошлого столетия в Эчмнадзинском монастыре архимандрит Исаак Тер-Григорян, он же миниатюрист Саак Цахкарар, упорно ставил опыты по сбору кошенили, восстанавливал старинные рецепты получения стойкой краски.
В тридцатых годах XIX века «кармир вортаном» заинтересовался академик Императорской академии наук Гамель. Ученый написал труд о живых красителях, и фамилия его была даже увековечена в видовом названии араратской кошенили — Porphyrophora hamelii, то есть «порфироносная Гамеля».
На рубеже столетий пришла эпоха дешевых анилиновых красителей, и, казалось бы, кошениль — мексиканская ли, араратская или польская (есть и такая, ее собирали в Польше и на Украине) — должна была кануть в Лету. Но... не тут-то было. Со временем ревнители анилина и его производных умерили свою восторженность. Дешевизна, конечно, привлекательна, но у естественных красителей есть два незаменимых качества: светостойкость и полная безвредность для человека. Пищевая и парфюмерная промышленность требовала все-таки не «химию», а «канцелярное семя». И об араратской кошенили вспомнили снова. Еще в 1929 году Паркомторг РСФСР организовал первую при Советской власти экспедицию за араратской кошенилью. В дальнейшем развитию промысла помешала война, в послевоенные годы хватало иных дел. И лишь в 1971 году история «кармир вортана» началась с новой страницы: было решено изучать условия развития и изыскивать новые, более эффективные возможности использования араратской кошенили в народном хозяйстве.
...Проходит время, и меня все чаще посещает мысль, что Роберта Николаевича я, может статься, «не поймаю». С утра он был в поле, днем собирался в Академию паук, я могу отправиться туда, но уверенности, что настигну его там, у меня нет, поэтому я сижу в лаборатории и смутно уповаю на счастливый шанс. Личинки на предметном стекле под микроскопом уже «бродят» вовсю, только поиски их напрасны: кормовых растений здесь нет.
Когда я, отчаявшийся, уже начинаю видеть в «бродяжках» товарищей по несчастью, в лабораторию стремительно входит Саркисов — пропыленный, усталый, но нескрываемо воодушевленный. И даже то, что в его рабочем кабинете сидит кто-то унылый и хочет беседовать о кошенили, почему-то радует заведующего.
А разговор у нас поначалу заходит об... этимологии.