— Это невероятно, — сказала я, качая головой. — Я абсолютно ни в чем не виновата.
— Не мне вас судить, — сказала офицер Зенк. — Но, будь я на вашем месте, я бы заставила своего адвоката скостить срок.
— Срок?
— Да, надо сделать чистосердечное признание. Это делается так: они предъявляют вам обвинение в убийстве, а вы признаете себя виновной.
— Но зачем мне делать это? Я никого не убивала.
— Дорогая, вы знаете, сколько предусматривается за убийство в кодексе штата Коннектикут?
— Нет, — осторожно ответила я.
— От двадцати пяти лет до пожизненного заключения. Как я уже сказала, на вашем месте я бы сделала чистосердечное признание, особенно если не хочется есть такую еду до конца своих дней.
Когда офицер Зенк ушла, я принялась расхаживать взад-вперед по камере, дрожа от страха перед предстоящим назначением моего залога, которое должно было состояться завтра утром. Совершенно очевидно, что я никогда не смогу внести полмиллиона долларов. И моя мама тоже не сможет.
После того как моя паника немного улеглась, я села на кровать и принялась размышлять о своем будущем. А если мистер Обермейер не сможет убедить судью уменьшить сумму залога? И не сможет убедить суд в моей невиновности в отношении убийства Мелани? Вдруг меня признают виновной и отправят отбывать пожизненное заключение в тюрьме штата?
Я решила, что созерцание моего будущего слишком ужасно, поэтому перешла на прошлое. Интересно, думала я, неужели Господь наказывает меня за мои меха, мой «порше», мой огромный дом? Может, мы все подверглись наказанию? И крушение фондовой биржи было знаком Всевышнего, намекающего на то, что мы зажрались? Может, экономический спад был своеобразной взбучкой, которую нам устроил Господь?
Я положила голову на руки и заплакала. Господи, пожалуйста, помоги мне, молилась я. Клянусь, я навсегда откажусь от мотовства и обжорства. Я не буду завидовать моему соседу, у которого дом с бассейном, теннисным кортом и искусственными ландшафтами. Я никогда больше не буду обращать внимания на слова «Товары по каталогу». Я больше никогда не буду покупать товары по телевизору, не важно, сколько кинозвезд будут их рекламировать. Я раскаюсь, Господи. Я клянусь, что раскаюсь.
— Проснись и пой, — сказала офицер Зенк, просовывая поднос с завтраком в мою камеру на следующее утро. На подносе были: кофе, пережаренный тост и одна вафелька, которая была такой плоской и безжизненной, словно ее переехал грузовик.
— Спасибо, офицер, — произнесла я слабым от недосыпания голосом. — Но я не голодна. Предстоящее слушание о залоге не добавляет мне аппетита. — Я отправила завтрак обратно в окошко.