— Я присяду? — сказал абсолютно пьяный итальянец, падая на вовремя пододвинутое расторопным хозяином сиденье. — А давайте выпьем?! Эй там, вина мне и моему лучшему другу!
Принесли вина, и итальянец, которого, кстати, звали дон Толомео, начал рассказывать Сайласу бесконечную скабрезную историю о какой-то даме, с которой он был тесно знаком в Париже, пока ее муж не расстроил эту нежную дружбу, после чего несчастному дону пришлось чуть ли не в одном нижнем белье бежать за границу. Бонсайт слушал его вполуха, он уже начинал немного пьянеть, и его все больше и больше охватывало нервное возбуждение и беспокойство. Ему почему-то казалось, что именно сегодня, вот почти сейчас, он обязательно встретит своего подопечного. Первого человека из списка Эллины. Человека, заметки которого он читал, характер и устремления которого живо представлял себе, но которого никогда не видел. «А вдруг я его не узнаю? — спрашивал себя лорд, опрокидывая в глотку очередную порцию спиртного. — Нет, должен, просто обязан. Он будет выделяться из толпы, и я сразу узнаю его». Так убеждал себя Бонсайт, сидя почти в обнимку с итальянским другом и обводя помещение харчевни остановившимся, стекленеющим от выпитого взглядом.
Вдруг дверь славного «Трюмильера» распахнулась, и внутрь ввалилась целая толпа, как показалось Сайласу, разодетых, разряженных и очень-очень веселых людей. Немедленно заполнив собой все пространство, они с неслыханной наглостью и развязностью стали приставать к посетителям, пить вино из чужих кружек, лапать вертевшихся здесь же девиц легкого поведения и петь песни. Кавардак начался невообразимый, впрочем, присутствующим, кажется, все это очень нравилось, по крайней мере никто не рискнул высказать протест. Ведь буйные гуляки были прекрасно вооружены. Это были участники процессии, так называемого «дураческого праздника», буффонады, безобразия, насмешки над всем и вся, шутовских насмешек над самым почитаемым и даже святым. Эти процессии еще называли «мир кувырком». В них принимали участие самые бесшабашные жители Парижа: в основном артистическая богема и школяры.
Безобразие продолжалось. Участники «праздника» хором затянули песню о мяснике и его жене, ее подхватили все остальные, песенка была, видимо, популярной. В круг выскочил невысокий чернявый человек, который с большим артистизмом начал показывать по очереди и толстого мясника, и его красавицу жену. Пение все время прерывалось громким хохотом собравшихся. Подвыпивший Сайлас с умилением смотрел на средневековое шутовское бесчинство. Рядом, положив голову на стол, сном младенца спал дон Толомео.