Люда, иди на фиг.
— Ужин! — напоминает она, барабаня по столу короткими холеными пальцами. На среднем поблескивает массивное золотое кольцо с тремя темно-красными рубинами. Глядя на него, все время вспоминаю знаменитый перстень Куприна с александритами, в середине которого были инкрустированы молочные зубы его дочери.
Людочка морщит нос и чихает.
Звонит телефон. Автор статьи по сосудистой хирургии (я перевожу статью на немецкий язык). Беспокоится о сроках. «До пятого января, вы помните?» — говорит он возбужденно. Успокоительно сообщаю, что текст переведен на девяносто процентов и будет отправлен автору завтра в первой половине дня.
Людочка смотрит выжидающе и повторяет слово «Ужин», как-то растягивая его на три слога. Кладу трубку, замечаю, что она чуть испачкана майонезом, тщательно протираю полотенцем в зеленый горох.
— Собираюсь приготовить басму, — отвечаю, тереблю правой рукой сережку в ухе, прокручиваю ее, разрывая мочку, ухо горит, представляю, как оно, маленькое и розовое, становится большим и малиновым. На моих пальцах теплая кровь, кладу пальцы в рот, с жадностью облизываю. У крови вкус крови. Стивен Кинг был прав.
Людочка в ужасе. Морщит гладкий лоб, насколько позволяет ботокс. Надеюсь, теперь она уйдет. Нет.
— А-а-а, и что это за басма? — сглатывает она.
Ты тоже хочешь облизать мой палец, Людочка?
— Узбекское национальное блюдо, — бормочу полным пальцев ртом. — В казан укладываются послойно мясо, баклажаны, помидоры… Айва, морковка, картошка, капуста, чеснок, причем все крупными, очень крупными кусками. Солится, перчится, зелень обязательно… Закрывается плотно крышкой, через два часа открывается.
— И что? — уточняет Людочка.
— И съедается. — Я оглядываю пальцы. Надо было посильнее укусить. Сейчас уже неудобно снова набрасываться на них и рвать зубами. Людочка, уходи, пожалуйста, я не могу.
Встает, приставными шагами направляется к двери. Огурцы при ней, прощаются со мной, помахивая в банке смородиновыми пятернями. Я почти счастлива, сердце колотится, проталкиваясь наружу, мечтает выползти из пещеры, перелезть через забор ребер, надавать мне по морде всеми своими четырьми долями, включая желудочки. Закрываю дверь. Из своей комнаты выглядывает младший сын и осведомляется, в котором часу он отправится спать в новогоднюю ночь.
— А когда бы ты сам хотел, деточка?
— Не знаю еще, — пожимает плечами сын.
— Так и сделаем, — невпопад отвечаю я. Младший сын доволен, выкрикивает радостно:
— Не лягу спать! Не лягу спать! Ура! Ура! Ура!
Разница в возрасте между моими детьми — три года, кем-то из знаменитых педагогов она считалась оптимальной, не уверена. Когда в семье имеются два брата, невольно ожидаешь, что их будут звать как-то символично. Петр и Павел, Борис и Глеб, Кирилл и Мефодий, Гагарин и Титов. Я настаивала на том, чтобы назвать детей самыми простыми именами, так они и сделались Ванькой и Васькой, поскольку ничего проще в голову не пришло. С недавних пор старший требует называть его Иваном Григорьевичем, что объяснить нетрудно, а младший — Дольфом — это выглядит загадочно.