…Забрались в гостиничный номер — свет, камера, операторская группа и мы — три главных колесика и винтика. В стандартной комнатке жарко и душно. Балкон не открывается.
Филипп просит нож, чтобы, как в американских фильмах, вспороть замотанный в клейкую ленту пакет и проверить, настоящий ли кокаин. Чтобы еще больше оживить сцену, я попросил реквизитора убрать нож и оставить вилку.
— Ну, нет ножа, что поделаешь, вспарывай вилкой, — говорю. — Мы не в Америке…
Клейкая лента толстая — просто так не проткнешь. В одном из дублей вилка не выдержала, погнулась. Это всех развеселило. У Джеки Чана, который любит собирать в финальных титрах смешные моменты съемок, такой кадр обязательно бы попал в обойму!
Яна зазубрила текст так, что слова вылетают, как из скорострельного пулемета. Вознесенский сделал ей замечание.
— Надо доносить текст, — сказал он. — Убеждай парней, что им угрожает смерть! На кону твоя жизнь — Родион и Филипп должны тебе поверить. Выживут они — выживешь ты. Поняла?
— Да, только она…
— Что она? — не понял Володя.
— Выживет она. На кону ее жизнь. Не моя… Нас так учили.
Кто ее этому научил, интересно? Яна закончила ВГИК, курс одного очень хорошего актера, сто лет назад заявившего о себе на всю страну гениальной ролью в телепостановке по Достоевскому. Вряд ли, когда он там играл, то говорил о персонаже «он». Я много раз смотрел ту работу. Он так там сыграл, что мне кажется, он и сейчас вздрагивает, когда кто-то кого-то рядом называет Родион или Родя. Мы придумываем наши роли, а потом присваиваем их черты себе. И наоборот. В какой-то момент уже не знаем — где мы и где они. Все сливается. Это, как с добром и злом. «Когда человек молод, ему так легко различать добро и зло. С возрастом становится все труднее. Все сливается…»[4] Вот, черт! А я ведь тоже Родя, как у Достоевского! Ну, то есть, не я, если прислушаться к замечанию Яны и дистанцироваться. Может, моего героя зовут Родион не случайно? В жизни нет ничего случайного, если приглядеться. Что у него общего с героем Достоевского? Если буду дистанцироваться — никогда не узнаю. Да, и не за тем я здесь торчу почти безвылазно! Каждый день копаюсь в сценарии, всматриваюсь в окружающий мир глазами Родиона Сидорского, выпрашиваю у режиссера монтажа смонтированный материал, ищу черную кошку в темной комнате… Может, я и есть эта черная кошка? Точнее, кот. Но в поговорке кошки там нет. Может, и меня уже нет? Я называю это «работать с погружением». По-моему, если есть возможность работать с погружением, это счастье для актера. Не понимаю, как можно от этого отказываться. Впрочем, вру — понимаю. Это может быть страшно…