Я так хотела, чтобы она взяла меня на руки, прижала к себе…
Дочь, ее дочь, была взрослой всегда – взрослых дочерей на руки не берут. Они убили ее детство… Убила ее детство. Она убила своего ребенка.
Исписанные Сониной рукой листы. Куда от них деться, куда сбежать? Этой боли не вынести! От нее больше не спрячешься за вопросом: что же, ну что же могло произойти за эти двенадцать дней, пока они были в отпуске? Никакие не двенадцать дней погубили ее, теперь совершенно ясно, никакой не отпуск…
Троллейбус дрожит мелкой дрожью, тело ее дрожит мелкой дрожью. То, чего не было, стало реальностью. Этот троллейбус не увезет, не умчит ее от возмездия – адского пламени, в котором века вечные будет гореть ее совесть.
А ведь все должно было быть иначе, совсем иначе. Она не виновата в том, что не сумела стать хорошей и чуткой матерью этого ребенка, она просто по природе своей не способна была стать матерью такого ребенка. И если бы можно было все повернуть назад, она родила бы себе простую девочку, самую обыкновенную девочку, от которой по-настоящему пахло бы детством, а не одним только детским шампунем, такую девочку… какой была Вероника…
Как жаль, что ей нельзя умереть прямо сейчас! Она жить не достойна и не в силах после гибели Сони. Но мысль ведь не способна материализоваться, эта Сонина вещь (рассказ? отрывок из повести?) не может воплотиться в жизнь, не может ее убить. Ей придется много лет, весь остаток жизни – разумеется, бесконечно долгий – перечитывать эти листы и корчиться от боли, сдерживая крик.
Ветер. Сугробы.
Я думала, что
Никогда не прощу,
А сегодня простила.
Последняя прощальная поэма ее Софьи, так никогда и не ставшей Сонечкой. Это «простила» ровным счетом ничего не значит: не простила, такое простить невозможно. Ветер. Сугробы. Исписанные листы – приговор осужденному на вечные муки. Как хорошо умереть…
Университет. Ее остановка. Пора выходить.
Она помнит все стихи своей дочери. Она помнит и те стихи, которые еще и стихами не были, просто извивы маленького младенческого тельца и дикий, истошный крик. Они думали тогда: болезнь, консультировались у разных специалистов, а оказались – стихи. Вот эти стихи она помнит и могла бы сейчас записать.
Но пора выходить.
Свернуть листы, как свиток – не забыть ли их на сиденье? – пробираться к выходу.
Широкая, надежная кашемировая спина – вот за ней и следовать, как за ледоколом в холодном северном море, она выведет к выходу. Толкаются со всех сторон – не потерять бы спину. А губы накрасить она сегодня забыла, жаль, что не заглянула в зеркальце перед тем, как начать пробираться к выходу: может, не все слезы ей удалось сдержать, и тушь потекла. Пора входить в колею – до начала работы минут десять, не больше. Остановилась спина у самой двери. Ну, чего она?