– Не могу согласиться, что ты не понимаешь одного, он – иностранец.
– Ну и что? Он не человек? Иностранец тоже человек!
– Не о том говорю, Алена. Не страшно тебе?
– Слушай, ты принялась меня учить, ты лучше о себе подумай. Москва – тебе не Поворино.
– Я тебя поняла, да ты меня не понимаешь, вот чего я тебе могу сказать.
– Слушай, давай чайку попьем, – предложила Топоркова, которая, несмотря на свое окончательное решение, стала неожиданно нервничать. – Начали за здравие, а кончили за упокой. Что ни будет, хуже не будет.
– А откуда он сам?
– Турецкий подданный. Он не говорит точно. Но он говорит, что лучше Турции страны нету. А акцент у него, скажу тебе, скорее немецкий, потому что вырос в ФРГ.
– С ума сойти! Тебя там могут продать какому-нибудь мусульманскому шейху, я слыхала о таких случаях.
– Нет, Маня, то цивилизованная страна, как наша, только на юге и климат у них получше. Не бойся. Он от меня без ума буквально. Он знает немецкий язык. Вот он придет сегодня, я его позвала. – Топоркова аккуратно разлила чай в чашки, задумавшись, поглядела на Марию и продолжала: – Вот не знаю – расписываться или подождать? Расписываться или нет?
– Ой, сдурела, ой! Бросит же!
– Уж я-то быстрее его брошу, – отвечала Алена и так поглядела на подругу, что той неловко стало от своего восклицания: по суровым и твердым глазам Топорковой можно было поверить ей на слово.
Мария, не зная, как загладить сорвавшееся с языка, спросила:
– А он тебя любит?
– Мишель меня больше чем любит, он – обожает! Он сказал: я – Елена Прекрасная!
– А где будете жить? – оглядываясь, спросила Мария, как бы убеждаясь, что дипломату можно жить и в лучшей квартире.
– Договорились пока у меня. А потом переедем в посольство, там для него отделывается половина особняка. – Топоркова говорила так просто, как будто ей не привыкать жить в посольствах, и она об этом сообщала охотно, потому что во время ночных бдений неоднократно воображала себя женой посла: несмотря на расчетливый характер, у Алены было горячее воображение. И когда чем-то загоралась, воображение рисовало ей яркие, зримые картины, и она их так живо, реально передавала – будто все происходило наяву.
Ты, Алена, будешь ходить в длинных платьях? – восхитилась Мария, совершенно уверенная, что в посольствах ходят только в длинных платьях, а мужчины – в черных фраках.
– Сейчас весь белый свет на джинсах помешался, – отвечала Топоркова, услышав звонок в передней. – Иди открой. Это Мишель. Ты открывай, а я буду чай пить. Иди-иди, прошу тебя, так нужно. Пусть поймет, что я не жду его.