На этом их утренняя беседа заканчивалась. Мастер шел в одну сторону, Громов — в другую. Мастер оглядывался и, заметив, что русский идет не к штабелю досок, грозил кулаком и кричал:
— Громоф, ты куда?
— Как куда? Пойду стрельну закурить!
— Работать надо!
— Я, кажется, не нанимался к вам на работу!
— Русским ходить к финнам нельзя.
— Я на своей земле, поэтому иду куда хочу!
Работа была легкая. Бригада снимала опалубку с плотины, на которой стояли крупнокалиберные пулеметы немцев, и относили доски и мусор. В работе никто не подгонял: охрана не распоряжалась; люди были в распоряжении господина трубки, от которого легко избавиться, а часовые грелись у костра, специально разведенного пленными для охраны.
Итак, изо дня в день Громов увиливал от работы. Целый день он слонялся от одного финского рабочего к другому, которые охотно давали ему табак.
И каждый день Громова в одном и том же месте останавливал военнопленный Шаев. Он был высокого роста, старообразен, сутуловат, не разговорчив. Ходил вразвалку, как медведь на задних лапах, и ни когда не размахивал руками. За скрытный характер его не любили, и никто из военнопленных с ним не дружил, кроме маленького, щуплого красноармейца Орлова. Когда он подходил к Громову, то не смотрел в лицо, взгляд его красивых глаз блуждал по сторонам.
— Ну, как, Мишка, надумал — бежим, — говорил он и боязливо оглядывался назад.
— И какой же ты странный Шаев, недаром тебя не любят в лагере. Что за вопрос, бежим, конечно, но не сейчас! Ты, как загробная тень преследуешь меня на работе, а в бараке от разговора уклоняешься. Надо договориться толком, подготовиться.
- Чего же больше ждать? — басил Шаев, не слушая Громова, продолжая озираться по сторонам.
— Я не раз тебе говорил: ты был командиром отделения — я орудия. Пока не наберу отделения из пленных, о побеге речи быть не может. Кроме того, надо изучить обстановку и элементарные слова разговорной финской речи, без которой движение по чужой стране будет затруднено.
— Где их наберешь, когда в лагере боятся открыто сказать о побеге?
— Право, чудак же ты Шаев! Кто думает бежать, тот во всеуслышание не говорит об этом.
И Громов начинал перечислять по фамилиям военнопленных, которые, по его мнению, не откажутся бежать. Шаев качал головой и говорил:
— Все это не то…
— Что не то?
— Я просто так, про себя говорю, кто-нибудь опередит нас, тогда охрана будет относиться строже.
— В этом ты прав, но, тем не менее, своего мнения не изменяю, — сказал Громов.
— В данный момент я агитирую рабочих, чтобы они волком не смотрели на пленных, а понемногу помогали — работа благородная, не правда ли?