Наблюдая эту пантомиму, Марья не решилась предложить: «Возьми мой фужер, я все равно не буду».
Как будто поняла – к ее бокалу Савельев не притронется.
Роман тяжело налег грудью на стол, воткнул зрачки в Машину переносицу и медленно выговорил:
– Слушай, подруга, ты что думаешь… Мы тут с тобой уже почти неделю в игрушки играем?! Да?!
Не могла она, видишь ли… Корчит из себя институтку…
Справедливые, грубые слова ударили наотмашь. Мария отпрянула, оперлась на спинку дивана, отдалилась.
Но Савельев не мог иначе. Ему воздуха не хватало, не то что… такта.
Марья схватила вытянутой рукой бокал, сделала глоток коньяка. Закашлялась.
И то ли коньяк, обжегший горло, то ли досада пополам с обидой выбили из глаз слезы. Две жалкие, нисколько не похожие на путный бабий поток слезинки скатились по щекам.
Савельев много раз видел, как плачут женщины. Иногда зло, иногда с истерикой, тихо, затравленно, превозмогая боль от удара на ринге или татами… Порой хотелось пожалеть, чаще отвернуться, скупые Машины слезинки вообще не вызвали эмоций. В них не было картинности, они не напрашивались на сочувствие, скользнули по щекам и высохли.
Такие слезы льда не топят. Они как яд: захочешь – отравись, а хочешь – выплесни, забудь…
Неотработанные слезы. Случайные. Их не заметили даже Машины глаза…
Роман достал из кармана джинсов сложенную пачечку купюр, отстегнул с походцем, на чай и встал:
– Пошли.
Пока Марья выбиралась из глубины подковы, почти влюбленный в накачанного боксера официант принес коньяк.
Удивленно посмотрел на деньги, поставил фужер на стол, Савельев подумал и – выпил.
Напиться вообще хотелось в лоскуты. До черной комы. До беспамятства.
И будь что будет. Тяжело нарисовать себе женщину, а потом увидеть, как кто-то облил дивный портрет чернилами…
Прохладный воздух немного отрезвил. (Не от спиртного, от злости.) Роман шагал чуть впереди к стоянке такси и потерянно думала: «А что я, собственно, завелся?..»
У всех его женщин, кроме, пожалуй, первых школьных романов, до него были мужья, любовники, приятели. Было прошлое. Марья ему знакома вообще нисколько. У нее была своя жизнь, свои проблемы, радости, и жила она не в монастыре, а в стольном граде…
Но почему так больно?!
«Я накрутил себя».
Еще дома, каким-то невероятным, тем самым верхним собачьим чутьем – почувствовал соперника. Уловил. По одному слову, по имени, по вздоху, по мимолетному жесту…
Уже обрисовал себе чужой предполагаемый роман, увидел, как коллеги встретились, и тут же – поехало.
Пустое все. Пус-то-е.
– Что будешь делать? – спросил уже в такси.