Отец и сын простились быстро.
– Все будет хорошо, Юра… – услышал в отдалении Лукин.
– Да, папа… – донеслось в ответ.
Обернувшись, Лукин застал стоящего по стойке «смирно» юнкера. На Лукина вдруг неожиданно накатили собственные воспоминания. Перед глазами предстала Лиза – такая молодая и счастливая, их свадьба в Новочеркасске, весна 1918 года, надежды на обновленную Россию, в которой все они еще обязательно будут жить. Конечно же, за эту Россию необходимо драться. Но победят только любовь и прощение. Об этом так горячо и проникновенно говорил тогда Жорж, старинный друг и однокашник, дружка на их с Лизой бракосочетании, в то время такой же доблестный дроздовский офицер, как и сам Лукин. Он припомнил вдруг, как они с Жоржем «одевали жениха», то бишь его, Сашку Лукина. Непроизвольная улыбка и сейчас, спустя много-много лет, чуть тронула его губы.
«Ты и впрямь вот в этом собираешься жениться?» – поинтересовался тогда Жорж и критически осмотрел Сашку: полинялая, заштопанная во многих местах гимнастерка неопределенного цвета, к которой черными нитками приметаны офицерские погоны, такие же застиранные штаны, ботинки с обмотками, на голове совершенно потерявшая всякую форму в окопах германской войны фуражка. На левом рукаве выгоревший трехцветный наугольник – шеврон вооруженных сил юга России.
«Никуда не годится…» – покачал головой Жорж.
К вечеру того же дня Жорж разыскал в Новочеркасске старого закройщика-еврея и притащил к нему Сашку. Откуда возник великолепный отрез горохового сукна в аккурат на русский офицерский китель, так и осталось тайной, покрытой мраком.
«Свадебный подарок!» – скромно улыбнулся друг.
Портной замучил Лукина примерками – на неделе заезжали четыре раза. Зато китель вышел на славу и сидел как влитой. В батальоне Лукину «построили» малиновую дроздовскую фуражку и погоны. На городской барахолке были выменяны на продукты синие кавалерийские галифе и роскошные английские ботинки рыжей кожи, с высокой шнуровкой, идеально пришедшиеся Сашке по ноге.
«Вот это совсем другое дело, – удовлетворенно заметил Жорж, оглядев друга в обновках. – Теперь можно и под венец…»
Вспомнился тут же Лукину и совсем маленький Ванечка. Сейчас ему должно быть столько же лет, сколько Юре Милову. Как они там с Лизой? Собственно, Лукин и не мог представить жену и сына другими – последний раз они виделись в Крыму осенью 1920-го. Едва начавший ходить Ванечка энергично бьет ручкой по свисающему кожаному темляку лежащей на лавке отцовской шашки, Лукин весело смеется, а Лиза стоит в дверном проеме и смотрит на них ласково и немного грустно. Они тогда расположились в одном большом хлебосольном доме богатого армянского села. Лукин испросил трехдневный отпуск из полка, чтобы навестить семью. Убедился, что у них все хорошо. Фронт держался крепко. Русская армия генерала Врангеля готовилась зимовать в Крыму, чтобы по весне продолжить наступление с днепровских плацдармов на север. Они с Жоржем тогда видели ситуацию именно так. Успешные для белых октябрьские бои только укрепили в офицерах эту уверенность. Ничто не предвещало разразившейся через пару недель катастрофы. А потом тяжело заболел возвратным тифом Жорж, и Лукин повез его в госпиталь в Севастополь. Накопились обычные рутинные полковые дела, которые поручалось заодно решить в тылу штабс-капитану Лукину. «Поезжайте, батенька, тут у нас тишь, да гладь, да Божья благодать», – сказали тогда Лукину в штабе дивизии, вручая предписание. И вдруг как гром среди ясного неба – красный прорыв. Поспешное возвращение в Дроздовскую дивизию, отступление с тяжелыми боями, эвакуация… Бурлящий водоворот гражданской войны вышвырнул Лукина к побережью Черного моря, минуя то армянское село, где остались его жена и сын. Он готов был тогда грызть зубами и царапать ногтями последнюю полоску родной земли, разрываясь между долгом и семьей. Русский офицер штабс-капитан Лукин не мог дезертировать из полка. Но доблестный Дроздовский полк уже не мог отбить у противника так необходимое мужу и отцу Сашке Лукину село, где осталась его семья. Он был, увы, далеко не одинок в подобном горе! По крымским степям стремительной лавиной растекались массы красной конницы. Близкие остались там, в России, на долгие годы ставшей подсоветской. Живы ли они вообще? Пожалуй, за последние два десятка лет не было дня, чтобы он не винил себя за то, что не смог забрать их с собой. Хотя умом и понимал, что вытащить их тогда, в той обстановке, было выше человеческих сил…