Яша отрицательно покачал головой. Нет, с Фимкой он никого знакомить не будет — есть на то строгий запрет Бадаева. Именно Фимке, которого никто из подпольщиков, кроме Яши, и знать не знал, многие разведчики и связные были обязаны ночными пропусками. Бежавшие из плена и гетто, из эшелонов, увозивших молодежь в Германию, получали различные справки, виды на жительство, а иногда даже ордера на жилплощадь. Яша передавал эти документы Бойко, тот — командирам десяток, но где брал их Яша, никто, кроме Бадаева, не знал, никто и не допытывался.
— Нет, не сведу, — покачал головой Яша. — Пропуск постараюсь достать, а сводить не буду.
— Ради товарища-то можно бы и свести, они бы ловчее столковались, — заметил Бойко.
— Нет, — решительно сказал Яша и вышел из комнаты.
Конец декабря и катакомбистам и их городским разведчикам принес немало бед.
Отчаявшись прорваться в катакомбы, оккупанты подтянули в Нерубайское, Усатово, Куяльник и Кривую Балку артиллерию и трое суток гвоздили снарядами по входам в штольни. Потом согнали местных жителей, под дулами автоматов и пулеметов заставили их замуровывать все входы, засыпать песком и камнями все провалы и щели, все воздушные и водяные колодцы. Оставили только небольшую щель рядом со штольней первой шахты в Нерубайском. На рассвете четвертого дня сюда прибыла на грузовиках немецкая химическая рота. Солдаты в защитных комбинезонах сгрузили баллоны и компрессорами начали нагнетать под землю хлорный газ.
Заживо похороненные на глубине 45—50 метров катакомбисты в противогазах, изнемогающие от усталости и отсутствия воздуха, строили газонепроницаемые перегородки, ломами и кирками пробивали в толще земли и камня отдушники и сквозняки, пилами выпиливали в камне новые проходы в пустые многокилометровые штольни, боролись со сном, потому что спать было некогда; боролись с голодом, потому что продукты оказались замурованными в штреках, наполненных газом; боролись с подпочвенными водами, которые мощным потоком хлынули в штольни из потревоженных взрывами родников… Боролись в темноте, потому что керосиновые фонари пожирали остатки кислорода, чадили и гасли. Тела катакомбистов покрылись липким потом. Легкие их шуршали, как сыпучий песок. Руки кровоточили. Глаза выходили из орбит. Мутилось сознание…
Радисты не могли вынести на поверхность рацию.
Связные не могли вырваться из подземелья.
Связь с Москвой и городом оборвалась…
А в городе лютовали метели и бушевали каратели. В свист и вой ветра вплетались стоны и крики, в снежные вихри — седые волосы женщин и пух вспоротых во время облав подушек. Опасно было выйти на улицу не только после комендантского часа, но и среди бела дня. Толпами гнали людей: на Слободку — в гетто, по Николаевскому шоссе — на смерть.