Георг неутомимо осыпал ее упреками. Но даже нелепейшие обвинения не могли ее вернуть. Когда нас покидают, мы ищем спасения в обвинениях — чтобы те, кто нас бросил, оправдывались и извинялись и тем самым были с нами. В этом смысле мы всерьез воспринимаем свои обвинения, но вообще готовы на любой вид амнистии. Георг и сам это знал.
Он пытался проявлять благоразумие. «Боль разлуки — это фантомная боль, — говорил он себе. — Как может болеть то, чего уже нет?» Но на каждом шагу по малейшему поводу он получал неопровержимые доказательства того, что фантомная боль не просто фантом, что как боль этот фантом очень даже реален. Например, он сидел в ресторане, хорошо поужинав или пообедав, курил, потягивая кальвадос, и вдруг перед его мысленным взором появлялась она, прямо напротив. Удовлетворенно вздохнув и откинувшись на спинку стула, она поглаживала живот. Ему этот жест всегда был неприятен. Но как больно становилось при виде этой воображаемой картины! Или он находил в раковине умывальника каштановый волос, и на него обрушивался водопад прекрасных и дорогих воспоминаний, хотя обычно ее волосы в раковине его немного раздражали, к тому же этот волос вообще мог принадлежать кому угодно.
Он пытался лечиться циничными сентенциями, которые казались ему остроумными или хотя бы занятными. Роман нельзя завершить расставанием. Его нужно продолжить и вплести в полотно своей биографии или забыть. Забвение есть свалка жизни. Пожалуйте на свалку, мадемуазель Франсуаза!
Но это ничего не меняло — он по-прежнему тосковал по ней. Когда просыпался, когда садился завтракать, когда возился в огороде и почти физически ощущал спиной пустоту дома — каждому знакомо это чувство. Делать ему, в сущности, было нечего. Он проживал последние деньги. Как жить дальше, он не знал и не в состоянии был даже думать об этом. Часто он по полдня просиживал в кресле-качалке, глядя невидящим взором на деревья.
В сентябре Георга навестил старый друг из Гейдельберга. В первый вечер времени на общение было не много, и они только за полночь растопили камин и откупорили бутылку вина.
— Хочешь, расскажу одну сумасшедшую историю? — спросил Георг и поведал обо всем, что с ним приключилось.
— Я тогда видел Франсуазу всего несколько минут, после твоего праздника. У тебя есть ее фотографии?
— Фотографировал-то я ее много, но либо она сама забрала все фотографии, либо они пропали во время обыска. Одна у меня, правда, осталась…
Георг встал и принес снимок. Франсуаза читала, сидя на тахте в своей квартире, и глаза ее были опущены.